Онлайн книга «Ментовские оборотни»
|
Платон Порфирьевич растерянно посмотрел на капитана. Что делать, мол? Как нам тут быть? Но и капитан был явно озадачен. – Какие свидетели? – сказал служивый недовольно. – Откуда? Кто? И снова страховой агент не испугался. Кивнул куда-то себе за спину и сообщил: – А вот они! Тут капитан осознал, что фокус не удался. Он так осерчал, что даже сказал с досадой Гуликову: – Э-э-эх! Вляпались! Говорил я тебе, что наркоту надо подбросить! А теперь, мужик, держись! Если что – ты у нас крайний! Для тебя старались – тебе и отвечать! Бедный Платон Порфирьевич хотел было сказать, что не он был инициатором и он вообще ни на что не претендовал, но его не слушали, и он вдруг обнаружил, что между ним и его незваными благодетелями вдруг образовалась пропасть, и они ему теперь уже никакие не друзья, а вовсе даже наоборот, потому что теперь стоит вопрос, кому сидеть, и в подобных ситуациях один на всех и все на одного. – Разберемся, – сказал внушительно капитан, явно вспомнив о службе. – Предъявляйте ваших свидетелей. Выслушаем их. И Гуликов понял, что его банально сплавляют и что лично для него все это закончится очень даже скверно. Распахнулась задняя дверь иномарки. И из машины с флакончиком зеленки в руках вышел густобровый старичок, уже знакомый Гуликову ветеран партии. Не успел Гуликов еще испугаться до беспамятства, как вслед за старичком явился и следующий персонаж – готовый что угодно подтвердить таджик Буботоджон Худойбердыев, и это только укрепило Гуликова в мысли, что дело его швах, потому как с такими свидетелями этот чертов страховой агент докажет что угодно. А следующим был я. Я вышел из машины и приветливо улыбнулся Гуликову. У Гуликова сразу сделалось такое лицо, какое бывает в первый момент у какого-нибудь завскладом при внезапно нагрянувшей проверке. Первым не выдержал наш актер-таджик. Снял с головы засаленную тюбетейку, ткнулся в нее лицом и засмеялся. И дедушка с зеленкой засмеялся тоже, мгновенно превратившись в розовощекого добряка, любимца внуков и милого в общении человека. А уж когда засмеялись и наши фальшивые гаишники, Платон Порфирьевич поверил наконец. – Ха! – сказал он потрясенно. – А я думал: во, блин, попал! Он повертел головой, будто избавляясь от наваждения. – Тут вот что круто, – сообщил он нам. – Я же вижу, что настоящие менты! Не подставные! И в то же время они одновременно бандиты! – Неужели поверили? – спросил я. – А как же! – ответил Гуликов с чувством. – Вот вы сами посудите… Он очень хотел выговориться и готов был поделиться своими соображениями с первым подвернувшимся под руку собеседником. Но нам поговорить не дали. Примчался Демин, держа в руке трубку мобильного телефона, и сказал скороговоркой: – Женька! Тебя! Женщина эта! Из музея! Десять минут уже ждет! Что-то важное! Я взял трубку, назвал себя и услышал в ответ: – Евгений Иванович! Вы нам фотографии оставляли! И наша сотрудница узнала человека! Он здесь был! Точно! И не один раз! И очень подробно расспрашивал о Воронцовой! Наконец-то! Я знал, что он должен был засветиться! Он должен был где-то наследить! – Признали красавца? – сказал я с облегчением. – А он, кстати, не говорил вашей сотруднице о том, что его фамилия – Ростопчин? – Нет, вы не поняли, – мне показалось, что моя собеседница растерялась. – Это не молодой человек приходил, а другой. – Какой другой? – опешил я. – Который на другой фотографии. Такой, в годах. – Андрей Михайлович?! – Ну, я не знаю, как его зовут. Но он точно был тут. Расспрашивал. И даже делал записи. * * * Сотрудницу музея звали Вера Викторовна, и была она похожа на учительницу, какими их изображали в советских фильмах пятидесятых или шестидесятых годов: собранные в пучок на затылке волосы, очки в круглой оправе, неброская, но опрятная одежда. Ум, внимание и педантизм в одном флаконе. Директор музея представила нас друг другу. – Очень приятно! – вежливо сказала Вера Викторовна и покосилась на лежавшие на директорском столе фотографии. Фотографий было две. На одной Вероника Лапто и Ростопчин. На другой Вероника и Андрей Михайлович. – Мне нужна ваша помощь, – сказал я женщине, стараясь завоевать ее расположение, и взял в руки фотографию. Ту, где был Андрей Михайлович. – Вы видели этого человека, – произнес я, – здесь, в вашем музее? – Да, – коротко ответила Вера Викторовна. – Сколько раз? – Я видела его дважды. – Давно? – Нет. Приблизительно полгода назад. Может быть, немного больше. – Но не год? – уточнил я. – Нет! – ответила женщина вполне уверенно. А Вероника Лапто здесь появлялась год назад, значительно раньше, чем Андрей Михайлович. Об этом мне рассказывала директор. – А вот этой женщины с ним не было? – на всякий случай спросил я, указывая на Веронику. – Нет. Он был один, – ответила моя собеседница. – Почему он вам запомнился? – Он очень много и подробно расспрашивал меня о Воронцовой и о Ростопчине. Было видно, что его эта тема очень интересует. – Почему? – Этого я не знаю. – Неужели он не объяснял своего интереса? Она покачала головой: – Нет. Я могу только предполагать. Может быть, он собирался написать статью. Или готовил реферат. Он или писатель, как мне показалось, или где-то преподает. – Он сам вас попросил поделиться с ним информацией? Или это была ваша инициатива? – Он попросил. – А как именно он сформулировал, что ему нужно от вас? – Судьба Воронцовой. Судьба Ростопчина. И их общая история. Тут моя собеседница посмотрела на меня вопросительно. – Вы об этом знаете? – спросила она, спохватившись. – Я могу рассказать. – О чем? Об истории любви Ростопчина и Воронцовой? – Да. – Я это знаю, – успокоил я ее. Она впервые посмотрела на меня без холодной отстраненности. Будто только теперь обнаружила во мне единомышленника. Человека своего круга. – Что именно его интересовало? – спросил я. – Все. – Вот как! – вырвалось у меня. – Абсолютно все, – подтвердила женщина. – Он даже кое-что записывал. – Записывал то, что для него представляло интерес, – предположил я. – И что же именно он фиксировал? |