Книга За пригоршню баксов, страница 40 – Владимир Гриньков

Китайгородцев сразу сел на предложенный ему стул, Костюков же прошелся по квартире, бесцеремонно заглядывая во все углы, а когда вернулся в комнату, остался стоять. Маша демонстративно не смотрела в его сторону, но явно ощущала дискомфорт. Наверное, происходящее казалось ей ловушкой, в которую она попала.

– Так что ты хотел мне рассказать? – спросила она у Китайгородцева.

Пальцы рук сцепила в замок. Она нервничала, пыталась это скрыть, но получалось у нее не очень.

Костюков вдруг подошел к столу, за которым сидели Китайгородцев и Маша, молча приподнял газету, под которой обнаружился включенный диктофон. Маша покраснела. Костюков выключил диктофон и так же молча отошел от стола. Теперь хмурости на его лице прибавилось.

– Действительно, не надо этого, – вполне доброжелательно сказал Китайгородцев. – Разговор конфиденциальный. Я тебе просто кое о чем расскажу, а ты запоминай. Потом все опишешь своими словами. Договорились?

Растерянная Маша кивнула в ответ. Вроде бы Китайгородцев разговаривал с нею незлобиво и ровно, но она ощущала явственно исходящую от присутствующего здесь же Костюкова угрозу и поэтому терялась, не понимая пока, что на самом деле происходит.

– Только прежде я хотел бы узнать, – произнес Китайгородцев. – Предоставленные информатором сведения как-нибудь оплачиваются?

– О чем это ты? – изобразила непонимание Маша.

– Если журналисту не приходится бегать сломя голову в поисках нужного ему материала, а он его получает уже готовым, ему все преподносят на блюдечке – это должно оплачиваться. Верно?

– Я никогда не плачу денег.

– У меня есть хорошие материалы по Марецкому.

– Почему ты думаешь, что я захочу их купить?

Маша не смотрела Китайгородцеву в глаза. Кажется, она и разговору с ним уделяла не слишком много внимания. Маша просчитывала что-то в уме. Китайгородцев с большой долей вероятности мог предположить, что девушка пыталась определить, насколько серьезно влипла и как ей из этой нехорошей ситуации выпутываться. И никакая доброжелательность во взгляде Китайгородцева не могла ее обмануть.

Собственно говоря, на этом этапе Китайгородцев хотел только получить от нее подтверждение того, что она действительно интересовалась Марецким. И только потом хотел предложить Маше поделиться этой информацией.

– Ты написала о Марецком статью, в которой только мед да сахар. Все очень сладко. А ведь есть еще изнанка.

– И ты решил продать хозяина? – спросила Маша.

Взгляд холоден и колюч. Не верит.

– Я решил просто заработать денег.

– Обратись к кому-нибудь другому.

Не клюнет. Умная девочка. Понимает, что сливать компромат по двое не ходят. Слив компромата – дело сугубо интимное.

И Костюков уже понял, что продолжать разговор в таком ключе бессмысленно. Пока Маша разговаривала с Китайгородцевым, он подошел к книжному шкафу, снял с полки папку с бумагами, стал листать, не обращая внимания на присутствие хозяйки. Бывают поступки-символы, которые объясняют все происходящее лучше всяких слов. Полистал бумаги, небрежно положил папку на место, взял в руки следующую.

Маша уже дозрела, кажется, до того, чтобы возмутиться, но тут снова подключился Китайгородцев:

– Понимаешь, я ведь не предаю Марецкого. Свои обязанности я как выполнял, так и буду выполнять. Но что зазорного, если я немного заработаю, предав огласке некоторые факты? Ему лично, его имиджу это никак не повредит.

Его доброжелательный тон все время сбивал Машу с толку. Она чувствовала неискренность и неправильность происходящего, но приходилось отвлекаться на этого ужасного Костюкова, а необходимость реагировать на все сразу не оставляла ей времени на раздумья. Маша просто не успевала. И уже начала паниковать. Китайгородцев это видел.

Костюков изучил бумаги в книжном шкафу и переместился к креслу у окна. Там тоже были бумаги. Он перебирал их, как будто не было для него сейчас занятия интереснее.

– Послушайте! – сказала Маша. – Что вы себе позволяете?

Дозрела наконец до открытого бунта. Костюков прореагировал на это вполне ожидаемо. То есть совсем никак. Даже бровью не повел. Словно не к нему Маша обращалась. Взял из кресла очередную папку, и оттуда вдруг посыпались фотографии. Костюков взял наугад несколько, всмотрелся. Маша встала и направилась к нему, но тут Костюков обернулся и, обращаясь к Китайгородцеву, бесстрастно сказал:

– Марецкий.

– Я сейчас милицию вызову! – воскликнула Маша.

И опять Костюков ее не услышал. Прошел мимо, словно она была для него пустым местом, положил на стол перед Китайгородцевым фотографии. На снимках действительно был Марецкий. В концертном зале среди зрителей. На природе в кругу друзей. Просто Марецкий. За рулем своего автомобиля. У рояля. У аквариума рассматривает рыбок.

– Ты ведь давно им занимаешься, – сказал Маше Китайгородцев, разглядывая фотографии. – Наверное, километры пленки отщелкала…

Костюков тем временем уже переместился к компьютеру, включил его, Маша пискнула было: «Не смейте!» Даже попыталась Костюкову воспрепятствовать, но тот вытянул руку, отгородившись от Маши огромной, как лопата, ладонью.

– Так вот по поводу фотографий, – все тем же будничным голосом произнес Китайгородцев. – Хотелось бы посмотреть все, что у тебя есть.

Его демонстративное нежелание замечать того, что происходит рядом с ним, неправдоподобно благожелательный тон, дружелюбие, которое совсем не к месту, – все это испугало Машу уже по-настоящему, потому что в поведении Китайгородцева она угадала циничное безразличие человека, который лжет каждым своим словом и каждой улыбкой, он только хочет казаться доброжелательным, хотя не очень-то заботится о том, чтобы в его искренность верили, ему на это по большому счету наплевать, потому что он – такой же, как тот, второй, бесцеремонно рывшийся в бумагах. Только теперь Маша отчетливо поняла, что эти двое пришли не для того, чтобы поделиться какой-то информацией, а, наоборот, информацию получить, они действовали в интересах своего хозяина, не продавали его, а защищали, и ей, Маше Мостовой, пощады ждать от них нельзя, не будет пощады. Когда Маша это поняла, бросилась к двери.

Но Китайгородцев был начеку.

– Сядь за стол! – сказал он ей спокойно.

* * *

Телохранитель Китайгородцев:

Я никогда не думаю о людях хорошо. Я всегда думаю о них только плохо. Это не относится к человеку, которого я в данный момент охраняю. Это относится ко всем остальным. Психология пса. Хозяин для него – хороший. Хозяин всегда прав. А в каждом, кто вокруг, пес видит возможного врага хозяина. И относится соответственно. Я просто обязан думать о людях хуже, чем они есть на самом деле. Поэтому в букете цветов, который преподносят моему клиенту, я вижу замаскированную взрывчатку; подаренную ему шкатулку, украшенную просечной жестью, мне хочется немедленно отправить на экспертизу, где ее проверят на наличие радиации; в каждом новом сотруднике, принятом на работу, я вижу засланного казачка, внедренного в окружение моего клиента с единственной целью – создавать проблемы. При таком подходе отношение к людям соответствующее. За те несколько лет, что я работаю в охранном агентстве, мне приходилось нарушать закон неоднократно. И я ни разу не задумался, правильно ли поступаю. Мне доводилось изучать содержимое сумок, чемоданов и бумажников без ведома их владельцев. Некоторые вещи я даже изымал, не спрашивая на это разрешения. Мне приходилось стрелять по людям – однажды я даже убил человека. Я не могу сказать, что с тех пор живу безмятежно и ни о чем не жалею, но убил того человека не задумываясь, потому что для меня существует только один закон: с клиентом ничего не должно случиться. Ничего! И этот закон – как индульгенция, которую мне выдают заранее. Когда кто-то ищет у меня защиты, берет меня в свои телохранители, он надеется на то, что я обеспечу его безопасность. Любой ценой. Его не волнует, чем за это надо платить. И меня, честно говоря, не волнует тоже. Вы скажете, это аморально. Ну что ж, значит, лично вам никогда в жизни не угрожали смертью. Если же угроза была нешуточной, вы всегда найдете оправдание для человека, который от вас эту угрозу отвел.