
Онлайн книга «Смерть - дело одинокое»
![]() Да, полвека назад кто-то послюнил карандаш, написал на картонке это объявление, прикрепил его на годы липкой лентой от мух, а потом отправился пить чай, поднявшись по лестнице, на перила которой налипла пыль, словно их смазали смолой, вошел в комнату, где пыль толстым слоем покрывала лампочки, так что они стали тусклые, как восточные светильники, где подушки превратились в комки ваты, а в шкафах с пустых вешалок свисали тени. «Продаются канарейки». Я не стал стучать. Несколько лет назад просто из глупого любопытства я попробовал было постучать и, чувствуя себя полным идиотом, ушел. А сейчас я повернул древнюю дверную ручку. Дверь подалась. В нижнем этаже царила пустота. Ни в одной из комнат не было мебели. В лучах солнца клубились пылинки. Я крикнул: — Есть кто дома? Мне показалось, что на самом верху кто-то прошептал: — …никого. На подоконниках валялись дохлые мухи. К сетке от насекомых на окне прилипло несколько мотыльков, окончивших свои дни летом 1926 года, их крылышки потемнели от пыли. Где-то далеко наверху, где томилась состарившаяся, забытая в башне безволосая Рапунцель [12] , словно прошелестело падающее перышко. — …да? На прячущихся в темноте стропилах пискнула мышь. — Войдите. Я толкнул дверь. Раздался громкий пронзительный скрежет. «Наверно, — подумал я, — ржавые петли нарочно не смазывали, чтобы скрип извещал о появлении непрошеного гостя». В верхнем холле о давно перегоревшую лампочку билась моль. — …сюда, наверх… Я стал подниматься в царивших здесь средь бела дня сумерках, проходя мимо повернутых к стене зеркал. Ни одно из них не увидит, как я пришел, ни одно не увидит, как уйду. — …да? — прошелестело где-то. На верхней площадке я помедлил у дверей. Может быть, мне показалось, что, распахнув дверь, я увижу гигантскую канарейку, распростертую на ковре из пыли, уже не поющую, способную отвечать на вопросы только ударами сердца. Я вошел. И услышал вздох. Посреди пустой комнаты стояла кровать, на ней с закрытыми глазами лежала старуха, ее губы чуть шевелились — она дышала. «Археоптерикc» [13] — подумал я. Так и подумал. Честное слово. Я видел такие кости в музее, видел слабые, как у рептилии, крылья этой погибшей, вымершей птицы, ее силуэт был запечатлен на песчанике — возможно, рисунок сделал какой-то египетский жрец. Кровать и все, что на ней лежало, напоминали захламленное дно обмелевшей реки. Словно сквозь медленно текущие воды, угадывались соломенный матрас, какая-то ветошь и жалкий скелет. Она лежала на спине, такая плоская, такая хрупкая, что я засомневался, живое ли передо мной существо или всего лишь окаменелость, не тронутая ходом времени. — Да? — На пожелтевшем личике, едва видном из-под одеяла, открылись глаза, словно блеснули стекляшки. — Я насчет канареек, — услышал я собственный голос. — У вас там объявление на окне? О птицах? — Ах, — вздохнула старуха. -…О Боже… Она забыла. Наверно, уже много лет не спускалась вниз. И за последнюю тысячу дней я, похоже, был единственный, кто поднялся к ней наверх. — Ах, — прошептала она. — Это было давно. Канарейки. Да, да. У меня были. Замечательные. — В тысяча девятьсот двадцатом году, — продолжала она шепотом, — в тридцатом, в тридцать первом… — Шепот стал едва слышен. Видно, на этом время для нее остановилось. Дальше просто наступало еще одно утро, проходил еще один день. — Они пели. Господи! Как они пели. Но никто не заходил купить. Почему? Не продала ни одной. Я огляделся: в дальнем углу стояла птичья клетка и еще две высовывались из шкафа. — Простите, — тихо прошелестела старуха. — Совсем забыла снять с окна эту вывеску… Я подошел к клеткам. Моя догадка подтвердилась. На дне первой я увидел обрывок древней, как папирус, газеты «Лос-Анджелес тайме» за 25 декабря 1926 года: "ВОСШЕСТВИЕ ХИРОХИТО [14] НА ПРЕСТОЛ. Сегодня днем молодой двадцатисемилетний император…" Я перешел к другой клетке и прищурился. Меня захлестнули воспоминания о студенческих днях со всеми их страхами: "БОМБЕЖКА АДДИС-АБЕБЫ Муссолини празднует победу. Хайле Селассие [15] заявляет протест…" Я закрыл глаза и постарался отмахнуться от этого давнего ушедшего в прошлое года. Вот когда, значит, перестали шуршать перья и смолкли трели. Я вернулся к кровати и к тому иссохшему, никому не нужному, что лежало на ней. И снова услышал свой голос: — Вы когда-нибудь включали по воскресеньям утреннюю передачу «Час канареек со Скалистых гор»? — С органистом? Он играл, а канарейки — их была целая студия — подпевали! — радостно воскликнула старуха, от приятных воспоминаний ее плоть словно помолодела, голова слегка приподнялась, глаза блеснули, точно осколки стекла. — «Когда в горах весна». — «Милая Сью», «Голубые небеса», — подхватил я. — О, они были прелестны! Канарейки. Правда? — Прелестны. — Мне в то время было десять, и я старался понять, как эти чертовы птицы умудряются так верно вторить музыке. — Я тогда сказал маме, что клетки, наверно, выстилают дешевыми нотами. — Похоже, вы были неглупым мальчуганом. — Голова в изнеможении упала, старуха закрыла глаза. — Теперь таких не бывает. «И никогда не было», — подумал я. — Но на самом деле вы ведь пришли, — опять прошелестела она, — не из-за канареек?… — Нет, — признался я. — Я насчет того старичка, что снимал у вас… — Он умер. Я не успел ничего спросить, как она спокойно продолжила: — Я не слышала, как он возится внизу на кухне, со вчерашнего утра. Ночью тишина мне все объяснила. Когда сейчас вы открыли дверь внизу, я так и знала: кто-то идет с плохими вестями. |