Книга Святыня, страница 76 – Деннис Лихэйн

— И вы тут, мистер Кензи, — сказал он. — Как вижу, путешествие во Флориду тоже не слишком вас утомило.

— Несмотря на простыни, которыми я прикручен к креслу, — сказал я, — чувствую я себя замечательно, Тревор.

Опираясь рукой о стол, он обошел его, зайдя за него сзади, потом потянулся к стоявшей у окна каталке и сел в нее. Дезире повернулась на коленях, ведя за ним дулом пистолета.

— Итак, Джулиан, — произнес Тревор, и глубокий его баритон разом заполнил обширный кабинет, — как я замечаю, ты решил встать на сторону молодости.

Джулиан скрестил руки на груди и, потупившись, наклонил голову.

— Это был наиболее прагматичный выбор, сэр. Как я уверен, вы это и сами понимаете.

Тревор открыл ящик черного дерева на столе, и Дезире взвела курок.

— Я только сигару, деточка.

Он извлек из ящика сигару длиной с мою щиколотку, отломал кончик и закурил. Когда он обезображенными щеками втягивал и втягивал в себя сигарный дым, тот поднимался кольцами с толстого конца сигары и начинал плыть по комнате, и почти сразу же в ноздри мне заползал густой, напоминающий запах дубовой рощи, аромат.

— Руки держать так, чтобы я их видела, папа!

— Да я и помыслить не мог, чтобы их прятать, — сказал он и откинулся в своей каталке, пустив кольцо дыма вверх, над головой. — Стало быть, ты прибыла довершить то, что не смогли сделать в прошлом году три болгарина на мосту?

— Что-то в этом роде, — сказала она.

Он склонил голову набок и взглянул на нее краешком глаза.

— Нет, не «в этом роде», а именно это, Дезире. Помни, что, неточно выражаясь, ты заставляешь подозревать и мысль свою в нечеткости.

— Одна из деловых заповедей Тревора Стоуна, — пояснила она мне.

— Мистер Кензи, — сказал он, вновь обратив взгляд наверх, к кольцам дыма, — дочку-то мою вы успели отведать?

— Папа, — возмутилась Дезире, — что ты, право!

— Нет, — сказал я. — Не имел такого удовольствия. Что, думаю, отличает меня от всех других в этой комнате.

На обезображенных губах появилось подобие улыбки.

— Ах, значит, выдумка Дезире о нашей противоестественной связи жива и процветает?

— Ты же сам учил меня, папа: если что-то эффективно, действуй в том же духе.

Тревор подмигнул мне:

— Я, конечно, не без греха, но кровосмесительство для меня — табу. — И он повернул голову. — Ну а ты, Джулиан, как расцениваешь технику моей дочери в постели? Ничего, а?

— Вполне, — сказал Джулиан, и лицо его дернулось.

— Лучше, чем у ее мамаши?

Дезире резко повернулась, чтобы взглянуть в лицо Джулиану, а затем опять рывком повернулась к Тревору.

— Относительно матери мне ничего не известно, сэр.

— Ну хватит, брось! — Тревор засмеялся кудахтающим смехом. — Не надо скромничать, Джулиан. Как всем нам известно, ребенок этот не от меня, а от тебя.

Ладони Джулиана сжались, а ноги слегка раздвинулись.

— Вы бредите, сэр.

— Неужто? — Повернувшись, Тревор подмигнул мне.

Я чувствовал себя каким-то персонажем пьесы Ноэля Кауэрда в обработке Сэма Шепарда.

— Думаешь, это возымеет эффект? — спросила Дезире. Она поднялась с колен. — Знаешь, папа, все эти нормы морали — что в сексе прилично, а что нет — мне настолько безразличны, что даже говорить об этом смешно! — Пройдя мимо меня, она обошла стол и встала за спиной отца. Она склонилась к его плечам и уперлась дулом пистолета ему в лоб с левой стороны, потом переместила его вправо движением таким резким, что прицел поцарапал ему лоб, оставив на нем тонкую полоску крови.

— Ну, пусть Джулиан — мой биологический отец, что же из этого?

Тревор следил, как капля крови, упав с его лба, испачкала сигару.

— А сейчас, папаша, — сказала она, ущипнув его за левое ухо, — давай выкатим тебя на середину комнаты, чтобы быть нам всем рядом.

Тревор попыхивал сигарой, пока она катила кресло, и старался выглядеть спокойным и непринужденным — таким, каким вошел в кабинет, но я видел, что это дается ему все труднее. Страх начал проникать в него — это чувствовалось и в позе, которую приняла теперь эта гордая фигура, и в выражении глаз, и в гримасе покореженной челюсти.

Дезире выдвинула его теперь из-за стола, и мы сидели с ним рядом в своих креслах, гадая, доведется ли нам когда-нибудь из них встать.

— Как себя чувствуете, мистер Кензи? — сказал Тревор. — Связанный, беспомощный, не знающий, какой ваш вздох станет последним?

— На этот вопрос лучше ответить вам, Тревор.

Дезире, оставив нас, подошла к Джулиану, и они пошептались немного, причем дуло ее пистолета продолжало быть направленным точно в затылок отцу.

— Вы человек хитрый, — сказал Тревор, наклоняясь вперед и понизив голос. — Ваши предложения?

— Насколько я могу судить, вас поимели, Тревор.

Он взмахнул в воздухе сигарой:

— Как и тебя, мальчик мой!

— Меня поменьше.

Он поднял брови, обведя глазами мое спеленутое тело.

— Серьезно? По-моему, вы ошибаетесь. Но если нам вдвоем пораскинуть мозгами, то мы могли бы…

— Некогда я знал одного парня, — сказал я. — Он замучил сына, убил жену, стал причиной гангстерской разборки в Роксбери и Дорчестере, в результате которой погибли дети — шестнадцать человек по меньшей мере.

— И что же? — осведомился Тревор.

— Так вот, по мне, он и то лучше, чем вы, — сказал я. — Не так чтобы намного лучше, заметьте. Другими словами, он подонок — и вы подонок. Два сапога пара. Это все равно как выбирать, какая разновидность сифилиса лучше. И все же он был беден, не получил образования, общество всячески и миллионами способов давало ему понять, что его и в грош не ставит. Другое дело вы, Тревор. У вас было все, чего только может пожелать человек. Но вам этого показалось мало. И вы покупаете себе жену, покупаете ее, как свинью на ярмарке. Вы берете ребенка, которого произвели на свет, и превращаете его в чудовище. Что этот парень, о котором я говорю! На его совести гибель двух десятков людей. Это то, о чем мне известно. Возможно, он виновен и в большем. Не знаю. Для меня он все равно что собака. Что же сказать о вас? Даже с помощью калькулятора не подсчитаешь количество смертей, которые лежат на вашей совести, количество людей, чью жизнь вы исковеркали или на долгие годы сделали невыносимой.

— Значит, и я для вас как собака, мистер Кензи?

Я мотнул головой:

— Нет. Скорее как песчаная акула, которую иногда можно выловить на глубине. Я бы вытащил вас на палубу и бил бы вас дубинкой до одурения. Потом вспорол бы вам брюхо и бросил бы обратно в море и смотрел бы, как другие акулы, побольше, собираются, чтобы слопать вас живьем!