Книга Кони, кони…, страница 24 – Кормак Маккарти

У них такая же проблема. Они не знают нас в лицо, отозвался Ролинс и сплюнул.

Не бойся, узнают.

Это верно.

Но, конечно, наши трудности – пустяк по сравнению с тем, что получилось у Блевинса. Ему впору выкрасить лошадь в красный цвет и разъезжать на ней, дуя в трубу.

Святая правда, сказал Ролинс, вытирая лезвие ножа о штанину.

Самое удивительное – это то, что паршивец не врет. Это действительно его жеребенок.

Не знаю, не знаю. Но кому-то он принадлежит, это точно.

Во всяком случае, не этим мексиканцам.

Наверное, только хрен он кому что докажет.

Ролинс сунул нож в карман и стал оглядывать шляпу – не застряли ли в ней колючки, потом заговорил:

Красивая лошадь все равно, что красивая женщина. Хлопот больше, чем удовольствия. Нет, дело не в красоте. Главное, был бы толк.

Где ты это слышал?

Не помню.

Джон Грейди сложил нож, потом сказал:

Большая страна Мексика.

Это точно.

Одному богу известно, куда исчез мальчишка.

Вот именно. Только я скажу тебе то, что в свое время услышал от тебя.

Ну?

Мы еще с ним встретимся.

Весь день они ехали на юг по широкой равнине. Только к полудню они наконец нашли воду – жалкие илистые остатки на дне большого саманного корыта. Вечером, оказавшись на седловине низкого хребта, они спугнули оленя из зарослей можжевельника. Ролинс выхватил из-за голенища свой карабин, быстро взвел курок и выстрелил. Стреляя, он отпустил поводья, и его конь встал на дыбы, потом отскочил в сторону и остановился, дрожа мелкой дрожью. Ролинс слез с него и пошел туда, где он увидел оленя. Тот лежал в луже крови. Пуля вошла ему в основание черепа, и глаза застилала смертная поволока. Ролинс выбросил стреляную гильзу, вставил новый патрон, опустил курок большим пальцем и посмотрел на Джона Грейди, который подъехал, ведя под уздцы коня Ролинса.

Выстрел что надо, сказал Джон Грейди.

Просто повезло. Я даже толком не успел прицелиться.

Все равно получилось здорово.

Дай-ка мне нож. Ну, если мы не полакомимся вдоволь олениной, то назови меня китайцем.

Они быстро выпотрошили тушу и повесили ее на можжевеловый куст, чтобы она чуть охладилась, а сами пошли за дровами. Они развели костер, нарубили жердей и колышков, потом нарезали мясо полосами и развесили на жердях, чтобы оно прокоптилось. Когда костер стал догорать, Ролинс насадил куски филея на колышки и положил на камни над угольями. Они сидели, смотрели, как жарится и коптится мясо, и вдыхали дым от жира, который с шипением капал на угли.

Джон Грейди встал, расседлал и стреножил лошадей, отпустил пастись, а сам вернулся к костру с одеялом и седлом.

Принес, сообщил он.

Что, удивился Ролинс.

Соль.

Эх, еще бы хлебушка.

И кукурузы, и картошечки, и яблочного пирога!

Кончай!

Ну что, бифштексы готовы?

Сядь и успокойся. А то если стоять над мясом, оно никогда не зажарится.

Они съели по хорошему куску филея, потом перевернули жерди с полосами оленины, свернули сигареты и улеглись у костра. Ролинс заговорил:

Однажды мексиканские пастухи, что работали у Блера, зарезали годовалую телку. Они настругали мясо так тонко, что через него все было видно. Эти простыни они развесили вокруг костра – издалека казалось, что сушится белье после стирки. Особенно если смотреть в темноте. Ребята всю ночь подкладывали дров в костер и переворачивали мясо. Странная была картинка – красные занавески, а за ними шевелятся фигуры. Проснешься ночью и смотришь на эти кровавые шторы.

Это мясо будет пахнуть кедром, сказал Джон Грейди.

Знаю.

В горах на юге завели свою песнь койоты. Ролинс потянулся к костру, сбросил туда пепел от сигареты, снова лег на спину.

Ты когда-нибудь думал о смерти, спросил он.

Случалось. А ты?

И мне случалось. Как ты считаешь, существует рай?

Не знаю. Может, и существует… Но разве можно верить в рай и не верить в ад?

По-моему, можно верить во что угодно.

Ролинс кивнул и сказал:

Если только подумать, что с тобой может случиться в этом мире… Голова кругом идет.

Хочешь сказать, мы зря не веруем?

Нет… Но иногда я думаю, может, все-таки верить-то лучше, чем не верить.

Ты часом не собираешься меня бросить?

Я же сказал, что нет.

Джон Грейди кивнул.

Слушай, а на оленьи кишки не прибежит пума?

Запросто.

Ты когда-нибудь виден пуму?

Нет. А ты?

Только ту, которую убил Джулиус Рамсей, когда охотился с собаками на Грейп-Крике. Он залез на дерево и палкой спихнул ее вниз, чтобы собаки порезвились…

Думаешь, он говорит правду.

Похоже, да. Хотя иной раз он и запивает…

Этот может, кивнул Джон Грейди.

Снова завыли койоты, потом перестали и. немного помолчав, взялись выть с новой силой.

Думаешь. Бог приглядывает за людьми, спросил Ролинс.

Похоже… А как ты считаешь?

Наверное, ты прав… Есть в мире какой-никакой порядок… А то кто-то чихнет в каком-нибудь Арканзасе, и ты оглянуться не успеешь, как начнется резня. И вообще приключится черт-те что. Каждый станет вытворять, что ему взбредет в голову. Нет. Господь явно за нами присматривает, иначе все полетело бы в тартарары.

Джон Грейди кивнул.

Неужели эти сволочи сцапали его?

Ты про Блевинса?

Ну да.

Не знаю. Но ты вроде как мечтал от него избавиться?

Я не хочу, чтобы с ним приключилась беда.

Я тоже.

Думаешь, его и правда зовут Джимми Блевинс?

Кто его разберет.

Ночью их разбудили койоты. Джон Грейди и Ролинс лежали и слушали, как те собрались у оленьих останков и дрались с дикими воплями, словно кошки.

Нет, ты только послушай, что они устроили, сказал Ролинс.

Он встал, громко шуганул койотов, запустив в них палкой. Те затихли. Ролинс подбросил хвороста в костер, перевернул мясо на жердях. Когда он лег и завернулся в одеяло, койоты принялись за старое.

Ехали на запад по гористой местности. Время от времени отрезали полоски копченой оленины, отправляли в рот, начинали жевать. Вскоре их пальцы почернели и засалились, и они то и дело вытирали их о конские гривы. Передавали друг другу фляжку с водой и отпускали одобрительные замечания насчет окрестностей. На юге гремела гроза, и небо там почернело от туч, которые медленно тащились, выпуская темные полосы дождя. Заночевали в горах, на каменистом выступе над долиной. По всему южному горизонту полыхали молнии, высвечивая из черноты контуры далеких гор. Утро спустилось на равнину. В низинах стояла вода. Напоили лошадей и сами напились воды, скопившейся в выемках камней. Потом снова стали подниматься в горы, чувствуя, как постепенно их обволакивает прохлада. К вечеру, оказавшись на перевале, они наконец увидели ту самую сказочную страну, о которой рассказывал тогда мексиканец. В фиолетовой дымке виднелись роскошные пастбища. В багровом зареве под облаками к северу тянулся косяк гусей или уток, словно стая рыб в огненном море. Впереди, на равнине, пастухи-вакеро гнали в золотом ореоле пыли большое стадо коров.