Книга Банда 4, страница 8 – Виктор Пронин

— Так, — крякнул Пафнутьев. — Крепко же эти оськины запугали бедного Шаланду, если он в собственном кабинете не решается говорить вслух, если он только в своей забегаловке осмеливается произнести что-то внятное.

Пафнутьев подошел к столу, уселся в шаландинское кресло, вынул свой блокнот и раскрыл уголовное дело. Ему хватило десяти минут, чтобы выписать данные об Оськине, о его убитом приятеле, о старике — адреса, служебные и домашние телефоны, место работы. Все сведения были на первых страницах протоколов допросов, очных ставок, свидетельских показаний.

Хорошую работу провел Шаланда, полную и добросовестную. Трусоват он всегда был, но обвинять его в этом Пафнутьев не торопился, неизвестно, какому давлению тот подвергся, как разговаривали с ним и чего требовали. Может, и в самом деле «жучок» установили с согласия хозяина кабинета, а то и без такового.

Минут через десять ключ в двери повернулся, вошел сумрачный Шаланда, молча сунул папку уголовного дела в стол, потер ладонями не очень выбритые щеки и показал Пафнутьеву на дверь. Тот молча пожал Шаланде руку, крепко, сочувствующе и благодарно. Уже выходя, оглянулся и со значением потряс в воздухе кулаком.

«Не дрейфь, дескать, МЫ им еще покажем!»

Поддавшись его настроению и довольный, что ему удалось выпроводить настырного гостя, Шаланда в ответ тоже поднял над головой плотно сжатый кулак.

Его жест означал несколько иное: «Держись, Паша! Можешь на меня надеяться!»

* * *

Обыск заканчивался, но ничего интересного обнаружить не удалось. Квартира старика представляла собой настолько обычное нищенское жилище, что здесь, собственно, и искать-то было негде — все на виду, все открыто. Правда, в диван-кровати можно было что-то спрятать, но его нутро вскрывали уже дважды — когда Шаланда был здесь со своими ребятами и вот сейчас, все с тем же результатом.

Худолей уныло переходил из прихожей в комнату, кухню, щелкал фотоаппаратом, но не потому, что увидел нечто любопытное, нашел, обнаружил, а просто для того, чтобы потом не упрекали за бездействие. И он покорно снимал кухню со старым холодильником, вешалку, встроенный шкаф, в котором на гвоздях висели старые пиджаки, фуфайка, замусоленная нейлоновая куртка, заношенное пальто с длинными, кажется, уже вечными вертикальными складками. Скорее из чувства добросовестности, чем из служебной надобности Худолей сфотографировал кухню, стараясь захватить и холодильник, и угол газовой плиты, и мойку, чтобы дать о помещении представление хотя и полное, но никому не нужное.

Повинуясь какому-то внутреннему, не до конца осознанному порыву, Худолей заглянул в холодильник. Лампочка перегорела, внутри мерзлого железного ящика было сумрачно и пустынно. Покрытые плесенью сосиски, початая бутылка кефира, куски селедки в стеклянной банке, закрытой капроновой крышкой — это все, что он увидел. Была у Худолея слабая надежда, что найдется здесь и бутылка водки, но его ожидало жестокое разочарование. А глоточек холодной, пусть даже и не очень хорошей водки очень бы ему сейчас помог, просветлил бы его разум, прибавил сил и желания послужить на пользу правосудию.

— Пусто? — услышал он за спиной голос Пафнутьева.

— Кефир, Паша, только кефир, — Худолей понял, что Пафнутьев прекрасно знает его самочувствие, может быть, даже соболезнует, но помочь не может.

— Это печально, — произнес Пафнутьев до обидного равнодушным голосом, видимо, тайные муки Худолея нисколько его не тронули. — Это печально, — повторил он, думая о чем-то своем.

— Не в тех домах мы, Паша, обыски проводим, не в тех! — горько простонал Худолей, захлопывая дверцу холодильника.

— А где надо проводить?

— Помнишь, на прошлой неделе у одного хмыря оружие искали? Оружия, правда, не нашли, но холодильник, Паша, его холодильник до сих пор стоит у меня перед глазами как голубая мечта. И выпить там было, и закусить, и запить, и похмелиться, а хозяин-то какой хороший попался, какой хороший хозяин! Я сразу почувствовал к нему непреодолимое душевное расположение.

— Чем же он тебе так понравился? — спросил Пафнутьев, заглядывая в кухонный шкафчик, в котором не было ничего, кроме нескольких тарелок и чашек с отбитыми ручками, надколотыми краями, стершимися рисунками — каждая вещь в квартире, каждая подробность выдавали жизнь бедную, непритязательную, если не сказать полуголодную.

— Умом он мне понравился, — ответил Худолей, чуть повысив голос.Проницательностью. Высокими человеческими качествами, которые никому бы из нас не помешали в этой трудной жизни, полной тягот и невзгод! Да, Паша, да!

— Красиво говоришь! — восхитился Пафнутьев.

— Ведь он тогда сразу догадался, зачем я фотографирую внутренности его холодильника, Паша, сразу! Я не успел щелкнуть ни единого раза, а уж все, что требовалось, стояло на столе! Налитое, нарезанное, обильно поданное! В этом, Паша, проявился не только финансовый достаток, но и настоящая душевная щедрость!

— Хороший был человек, — вздохнул Пафнутьев. — Почему был?

— Взорвался вчера вместе со своей машиной.

— Сам или...

— Конечно, помогли.

— И тебе сразу все стало ясно? — тонким от внутреннего волнения голосом спросил Худолей. — И не осталось ни единого вопроса? Никаких сомнений и колебаний? — продолжал наворачивать обличения Худолей, явно намекая на поверхностность Пафнутъева, на его пренебрежение к истине.

— Не понял, к чему ты клонишь?

— Как к чему? У него надо срочно провести повторный обыск! Мы наверняка что-то упустили! Не может такого быть, чтобы человек взорвался вместе с машиной, а у него дома не осталось никаких следов! Мой многолетний опыт старого сыщика подсказывает мне, что...

— Все понял, — перебил Пафнутьев. — Опыт подсказывает тебе, в его холодильнике еще много чего осталось. Примерно, этак обысков на пять-семь, а?

— Как ты можешь, Паша, так думать обо мне, о старом твоем и самом верном соратнике? — плачущим голосом спросил Худолей. — Ты не поверишь, у меня руки дрожат от нетерпения, когда мы идем с тобой на дело!

— Почему же, охотно верю! рассмеялся Пафнутьев. — У тебя руки дрожат задолго до того, как мы идем на дело! Я даже знаю причину этой дрожи. Сказать?

— Горько, как горько к концу жизни встретить такое вот непонимание, такое оскорбительное пренебрежение! — разновеликими своими шагами Худолей отошел к окну и ссутулился там, не оборачиваясь, чтобы не видели люди его лицо, лицо человека, потрясенного равнодушием и черствостью ближних.

— Не переживай, — Пафнутьев положил руку на сухонькое плечо эксперта.Сегодня же исправлюсь.

— Да? — живо обернулся Худолей. — Сегодня же?! — его глаза радостно сверкнули, в них вспыхнули огонь жизни, готовность все перевернуть вверх дном, но найти хоть что-нибудь такое, что порадовало бы любезного гражданина начальника и позволило бы ему, талантливому и неутомимому работнику правосудия, разоблачить страшные преступления, которые...