Книга Игра в кино, страница 88 – Эдуард Тополь

– Куда дерево везем?

– Какое дерево? – не понял тот.

– Ну, мебель.

– А! В Бескудники. Дерево!

Карусель рабочего дня закружилась в ритме утренней передачи радиостанции «Юность». Гурьянов вел свой фургон во всякие Химки, Бескудники, Беляево, Мневники и Медведково. Новая жизнь заселяла молодые пригороды Подмосковья, щедро строились тут новые высотные микрорайоны, и новоселы нетерпеливо ждали мебельный фургон у новых подъездов – радовались, суетились, ахали и охали. Финские, рижские и прочие мебельные гарнитуры взбирались по лестницам, поднимались лифтами и утверждались в новых квартирах. Полированные столы, серванты, тахты, шкафы, пуфики и мягкие диваны, гарнитуры под дуб, под бук, под карельскую и некарельскую березу – за этой мебелью выстаивали в очередях, гладили ей полировку, дышали на нее, таскали на руках, ставили в «красные» и во все прочие углы квартир, а Гурьянову и его напарникам доставались от этого ажиотажа щедрые чаевые – за перевозку, за погрузку-разгрузку.

Обедал Гурьянов в «Метелице», у Зины.

Маленький столик перед самым входом на кухню – служебный, двухместный. И порции служебные – с верхом. А напротив Зина сидит, смотрит, как он ест.

– Не спеши, – говорит Зина, и глаза у нее приглядывающиеся, оценивающие, и взгляд долгий.

Но он и так не спешит, да и на Зину не смотрит, и глаз ее не видит.

– У нас завтра рижские холодильники будут, новые. Надо кому?

– Катя на базе спрашивала, я скажу, – ответила Зина вскользь. И после паузы, вдруг: – Замкнутый образ жизни ведете, Дмитрий Петрович.

Он удивленно поднял глаза, она объяснила:

– Не ходишь никуда. Дома и дома.

– А куда ходить?

– Ну, сюда бы пришел вечером.

Он усмехнулся презрительно, стал есть.

– Найти тебе невесту, а? – весело предложила Зина. – А что? Ты не пьешь, не калека.

– Чего это ты? – удивился он ее настырности.

– Ничего, а что? Я ж где работаю? У меня тут такие девочки!.. Тебе кто больше нравится – блондинки? брюнетки?

– Мне эти ваши метелки не надо.

– И правильно, – подхватила Зина. – И я так думаю. Тебе вообще надо – чтоб с квартирой, а как же! Я ж понимаю. У меня есть. Ты приоденься, сейчас у Наташки в ЦУМе польские костюмы завезли. Ну и билеты достань в театр или куда – чтоб культурно все. Ладно?

Он закусил компотом, подъел ягоды со дна, потом спросил:

– Блондинка?

– Кто?

– Ну эта. Невеста.

Он стоял на углу, ждал. Не нервничал и не волновался, но все-таки интересно было. Тем более – кругом весна, свидания у метро, девочки всякие туда-сюда ходят и билеты спрашивают – нет ли лишнего? А у него лишнего нет – три только.

Он уже стал на часы поглядывать – все-таки пора бы им появиться. И вдруг…

Надо же! Зинка шла одна, но!.. – японский бог! – Зинка это или не Зинка?

Она шла как пава, как кинозвезда. Замшевая юбочка и кофточка черт-те какая, бельгийская или австралийская и в такую обтяжку, что сейчас на груди лопнет, и в блестящих сапожках, летних, на люкс-платформе, и глаза подведены, и при сумочке, и в такой прическе от «Чародейки» под натуральную блондинку – ну как с картинки, на нее пол-улицы оглядывается.

Концертный зал был забит до отказа, даже в проходах стояли. На сцене оркестр весь в черных фраках, а скрипачи с белыми кружевными воротничками. Настраивали инструменты. И все тут серьезные, как в церкви, – и зрители, и музыканты.

У Мити и Зины роскошные места – первый ряд амфитеатра. Они прошли на свои места, сели, стали мороженое докушивать.

И весь зал, как и музыканты, тоже настраивался – откашливался, оседал.

Наконец вышла конферансье. Высокие каблучки простучали к микрофону.

– Начинаем концерт классической музыки! – Голос был так высок, что хотелось выпрямить позвоночник. – Дебюсси! «Послеполуденный отдых фавна»!..

Последние слова утонули в шуме аплодисментов.

– Чей отдых? – наклонился к Мите молоденький лейтенант из верхнего ряда.

– Павла какого-то, – объяснил Гурьянов и стал сверху, свысока разглядывать музыкантов – чего они сейчас им сыграют?

Через несколько минут стало ясно, что этот Павел, наверно, крепко пообедал жирной бараниной – иначе зачем бы его так в сон клонило? Этот Павел жил, конечно, красивой жизнью – он лежал себе после обеда в гамаке, окруженный своим барским садом, и тихо зевал, слушая, как журчит фонтанчик возле цветочной клумбы, и чем-то этот Павел был похож на Митю Гурьянова. А рядом с гамаком, на лужайке, загорала эдакая молодая нимфа, неземное существо двадцати лет от роду – то ли Люська, то ли Зина, то ли та, что проезжала тогда по тракту на Вятке. Издали вроде не различить было, а потом она повернула голову – Господи, Поля! Только… только до чего же она на Митину мать похожа, надо же! Как он раньше не замечал…

– Пошли отсюда! – сказал вдруг Гурьянов Зинке.

– Что?

– Пошли. Ну их! – обозлился он.

Они поднимались по лестнице, не глядя друг на друга. Не потому, что с концерта ушли или поссорились, – нет, наоборот даже: как ни странно, а музыка этого Дебюсси не отвязывалась, а шла за ними, только где-то очень далеко, фоном.

Зина своим ключом открыла парадную дверь квартиры и уступила ему дорогу:

– Входи.

Он помедлил с секунду и вошел. Английский замок на двери захлопнулся за ним с сухим, как у капкана, щелчком.

В прихожей, пока он переобувал туфли на тапочки, Зина не остановилась, а прошла прямиком в свою комнату и дверь за собой закрыла, но того характерного двукратного поворота ключа слышно не было.

Гурьянов посмотрел на ее дверь, пришел в свою комнату, такую же пустую, как и раньше, в первый день вселения, покурил у окна, прислушиваясь к Зинкиной половине квартиры, но тихо было – ни звука. И тогда он решился – загасил окурок и направился в коридор, к Зинкиной двери. Остановился подле нее, прислушался – нет, ни звука, но и дверь явно не заперта. Он постучал негромко. Не отвечали. Он еще стукнул – тихо. Тогда он удивленно нажал дверную ручку, открыл и увидел…