Онлайн книга «И придет волчица…»
|
– Эх, мужики, – вздохнула женщина. – Что люди, что эльфы. Одинокая она потому что. А дите – и радость, и утешение. Только, думаю, поторопилась она. Молодая ведь совсем, глядишь, еще кого и встретила бы. Но если он не дурак будет, то и с дитем возьмет… Люди всегда удивляли Ромара своей способностью между делом говорить нужные вещи. Но Лара, когда заметил, что после завтрака тот куда-то собирается, попытался остановить. – Поговори с Эн-Ферро. Эта женщина сказала правильно, но Лайс знает наверняка. – Эта женщина тут ни при чем, Ром. Я еще ночью все решил. А ее слова – лишний знак. К Лайсу я потом пойду. Обязательно. Только хочу сразу знать, зачем пойду – здороваться или прощаться. Орк смотрел в окно, как он идет по улице, надвинув на лицо капюшон, а когда Сумрак скрылся из виду, обернулся к тэвку: – Что скажешь, демон? – Не называй меня демоном, – насупился Тин-Тивилир. – Скажу, что нельзя ничего говорить наверняка. Она же тана. А я не знаю, сколько времени таны носят своих детей. Возможно, это его ребенок. – Что?! – забыв о том, что саатарец может ответить, Убийца схватил его за грудки и оторвал от пола. – Почему ты ему не сказал? – Он не спрашивал. Ромар отпустил тэвка и выглянул в окно. Поздно – наверняка он уже на месте и вот-вот позвонит в дверь ее дома. – Знаешь, демон. Ты в чем-то прав. В моей жизни была сотня историй про войны и сражения, но эта одна стоит куда больше. Только когда она закончится, я снова отправлюсь на какую-нибудь войну… Отдохнуть. Лар… Нет – Иоллар остановился у калитки, решительно отворил ее и уверенным шагом поднялся на крыльцо. Дважды дернул за шнурок. Дверь ему открыла лафия. Долго вглядывалась в лицо, словно могла рассмотреть что-то под туманной маской, но в дом пустила. – Чародейки еще нет. У нее уроки в школе. Но можете подождать в гостиной. – Скоро она придет? Майла задумалась, подошла к большим напольным часам и ткнула пальчиком в циферблат: – Я забыла, сколько это времени, но эта стрелка будет тут, а эта – тут или тут. – Еще полчаса или час, – понял он. – Совсем скоро. – Да. И мне нужно закончить с обедом. – Ты готовишь? – поразился Сумрак. – Да. Чародейка говорит, у меня хорошо получается. Сейчас я варю борч. Это такой суп со свеклой и томатами. Туда еще кладут капусту, морковку, сладкий перец… Вы знаете, какой дорогой сейчас перец? – Она была похожа на маленькую девочку, которая хочет казаться взрослой. Или на нежить, желающую выглядеть человеком. – Борщ. Это называется борщ. – Да, наверное. И мне нужно успеть его сварить, пока моя чародейка не вернулась. Иначе она опять не пообедает. – Да-да, конечно. Я подожду ее тут, а ты… вы идите, тэсс. Гелана, да? – Да, – обрадовалась она тому, что он вспомнил имя. – Гелана. Правда, красиво? – Очень. – Я пойду, а вы сидите тут. Можете съесть яблоко или печенье. Только не ходите в комнату чародейки, хорошо? Это наверху, вторая дверь от лестницы… Если бы она не сказала, он наверняка просидел бы все это время в гостиной и даже не подумал бродить по дому. Но она сказала. Он сделал все, что она сказала: съел яблоко, потом – печенье. А затем поднялся на второй этаж. Дверь была не заперта. Иоллар входил в эту комнату как в святилище: тут она спит, в этом шкафу висят ее платья, а перед этим зеркалом она причесывает волосы… И зачем она только их обрезала? Письменный стол… В спальне, странно. И книжные полки. Значит, она и работает здесь. А вот… Он решил, что ему показалось, но это действительно была прялка. Зачем ей прялка? И только потом понял: это же та самая! А на полке – лютня. К стене над столом пришпилен рисунок: старый замок на скале. Он не помнил, что это за замок, но помнил, как рисовал его, сидя на тесной кухоньке в доме у залива. А когда увидел на крышке бюро голубую чашку, всю в трещинках и капельках клея, в глазах защипало. Сморгнул, зажмурился, но не удержался, чтобы не подойти. Аккуратно взял чашку, бережно провел пальцем по трещинкам… – Нет! Поставьте! Он вздрогнул, а проклятая чашка выскользнула из рук и со звоном упала на пол. – Вы… О нет! Как? Что вы тут?.. Она подошла, но не к нему (его она отодвинула с дороги), и, придерживая живот, опустилась на колени перед кучкой осколков: – Ну зачем? Зачем вы… Он слышал слезы в ее голосе, видел, как вздрагивают плечи… Все представлялось совсем не так, он готовил абсолютно другие слова для нее, но, когда тихий плач должен был вот-вот перейти в безутешные рыдания, присел позади нее на корточки и обнял, прижимая к своей груди. – Не плачь, не надо. Это всего лишь чашка. Но если захочешь, я склею ее для тебя… снова… И она перестала плакать. А на миг ему показалось, что и дышать тоже. Хотелось превратиться в сумрак, но он сдержался и даже отогнал туман со своего лица, чтобы она узнала его, когда обернется. Только прежде она сжала его ладонь крепко-крепко и прошептала еле слышно: – Только не исчезни, пожалуйста. А уже потом обернулась, не отпуская его руки. И смотрела на него… Просто смотрела. Нужно было что-то сказать, и он боялся, что ляпнет какую-то глупость и все испортит… – Не исчезну. Но только, если я тебе нужен… хоть немного… А ты мне всегда нужна, Дьери, и мне… Мне плевать, чей это ребенок. Конечно же он, как и опасался, сказал глупость. Но осознал это, только когда она удивленно тряхнула головой и поглядела на него так, что он понял все без слов, не удержался и шлепнулся на зад, абсолютно по-дурацки. Так и сидели: на полу, рядом с осколками голубой чашки. Держались за руки и молчали. Потому что главное уже сказано, а для остального – вся жизнь впереди… Галла Я закрыла глаза и медленно досчитала до пяти. – И не надейся, я никуда не денусь. – Я не надеюсь, я боюсь. – Не бойся. Посмотри на меня. Глаза могут обмануть, сердце – никогда. – Я знала, что это ты. И думала, что сошла с ума. – А я чуть не сошел с ума, когда решил, что ты… Миллион вопросов, столько же ответов. Нам жизни не хватит, чтобы наговориться. Особенно если за каждой фразой будет следовать поцелуй или захочется умолкнуть, прижавшись к его груди, и слушать, как бьется сердце. Бьется! – Если бы Ромар сказал мне… – Нет, он все правильно сделал. Вдруг ничего не вышло бы. Отвел глаза – значит, было что-то еще, что-то плохое, о чем он не хочет говорить. Но ведь все уже позади? |