Онлайн книга «Возвращение в Сокольники»
|
– Не знаю, – сказал Турецкий. – Я вот тоже не знаю. Старым буду – тоже ведь никто не приедет. Турецкий подумал, что это хороший повод заговорить о возвращении. – А может, обратно? – осторожно спросил он. – Куда? – В Москву. – Куда – в Москву? На Курский, что ли? Бомжевать? – Нет, работу найти. Я бы помог. У меня есть несколько знакомых. – А дальше что? – Дальше – жить. Ведь ты не старый. Квартиру купил бы. Ей-богу, можно найти знакомых. Женился бы. – А почем ты знаешь, – хитровато спросил Однокозов, – может, у меня баба Глаша теперь законная жена? Шучу, шучу, ладно. А то подумаешь чего. Нет, не знаю… Что же тогда, я зря сюда поехал, выходит? Они выпили еще по рюмочке «унбляхтера», и Турецкий уже собрался завести разговор, ради которого сюда приехал, но вдруг в сенях послышались чьи-то шаги. Дверь отворилась, и появился на пороге дед, которого он уже видел. Дед постоял, посмотрел и тихо промямлил старческим скрипучим голоском: – Эдя, выди на минутку, что скажу. – Чего ты? – недовольно покосился Однокозов. – Ну выдь, Эдя, – просил старик. – А ты что, не видишь? Гости у меня. Не приглашаю – потому что разговор важный. – Вижу, Эдя, вижу. Выдь на минутку. Дело такое. Первостепенное. Срочной важности. Однокозов посмотрел на Турецкого, пожал плечами, поднялся со своего места и пошел за дедом в сени. Турецкий слышал в углу шепот. Видимо, дед был глуховат и шептал громко. – Кто это, Эдя? – слышал Турецкий голос деда. – Знакомый мой один… Ну и что дальше? – Ничего. Знакомый. Хорошо, что знакомый. Понятно, понятно… Старый знакомец. И чего ж, знакомый? – Чего, чего! Приехал ко мне! – Голос Однокозова был сердит, но злости в нем не было, только нетерпение. Однокозову хотелось снова к столу, где уже ждал его наколотый на вилку грибок. – И чего ему надобноть? – не унимался любопытный дед. – Да вот так, – сказал Однокозов. – Пришел тебя в интернат забирать. – Правда, что ли? – Голос деда задрожал от страха. – Да, правда, Михалыч, не буду от тебя скрывать. – Так ты ему скажи. – Так вот видишь, говорю, дед. – Ты его как-нибудь ублажить должен. – Стараюсь. Не видишь, что ли? – Ой, вижу! Интернат! Это что ж такое мне на старости лет! – Ладно, Михалыч, вот что скажу тебе. Ты, того… Спрячься, слышь, и не мешай нам. Усек? – Как же, как же… Конечноть, усек. Интернат… – Спрячься так, чтоб ни слухом ни духом! – Ладно, ладно! Вот только что ж делать, Эдя? В сарай, что ли? Побегу я. А? В сарае спрячусь. Не выдашь, Эдя? – Да ты что, дед? Ты меня, что ли, первый год знаешь? Как же я без тебя, если тебя в интернат упекут? – Да, правда, как? – поверил дед. – Ну я побег. Ладноть? – Ладноть! – передразнил его Однокозов. – И сиди там тихо, как мышь! Чтоб не слышно тебя, дед! Однокозов вернулся к столу и объяснил Турецкому: – Мания у него одна. Ему кто-то когда-то сказал, что таких, как он, в интернат забирают, для престарелых. И теперь он пуще смерти этого слова боится. Как скажешь ему интернат – мигом к себе. Налоговики приезжают – он понимает: за ним, в интернат его. О чем-нибудь с бабой Глашей шепчемся – уже боится, в интернат, думает, забирают. Может, и вправду его в какой-нибудь интернат отдать? Ума не приложу. Свихнется же здесь. И лет ему уже немало, медицинское обслуживание полагается. А то ведь заболеет, простудится, а баба Глаша знаешь чем лечит?… Да, здесь, Турский, просто прошлый век какой-то. Турецкий слушал его, а сам все думал, с чего бы начать. Когда он в очередной раз решился заговорить, в сенях снова раздался какой-то шорох. Однокозов резко обернулся. – Дед, что ли, снова?… – прислушался он. – Неугомонный. – Эдя, а ведь он у тебя и в самом деле того… – Бесспорно, – согласился Однокозов. – Эй, дед! А ну выходи! Выходи, подлый трус! Ты что там в углу шаришься?! Дед выглянул из-за двери и посмотрел на них. Теперь он был почему-то без шапки. – Где шапку посеял, дед? – спросил его Однокозов. – Эдя, можно тебя на минутку? – снова тихо попросил он. – Достал ты! – не выдержал Однокозов. – Ну что тебе, старый? – Эдя, ну можно?… – клянчил дед. Он вдруг беглым взглядом посмотрел на Турецкого и сказал, обращаясь к нему: – Здравствуйте, я сейчас уйду. Однокозов сплюнул, встал и снова вышел. – И что, Эдя, сильно лютует он? – прошептал в сенях дед. – Слушай, дед, достал ты меня! Чего ты привязался, а? Шлепай отсюда. Иди к себе. Понял? Нет? Показать тебе дорогу? В интернат тебя отправлю, сам отправлю, собственными руками туда, если не сгинешь тотчас же! Где твоя шапка? Где ты был? – В сарае. – Ну и иди туда, чудило! – Так ить боязно, Эдя! – Чего тебе боязно? – Интернат этот чертов из головы не идет. – Выбрось! – Не могу! Все думаю, думаю. – Говорю: задобрю я его, задобрю. – А что он за человек, Эдя? Из комиссии? – Из комиссии! – Эксперт, что ли? – Эксперт, Михалыч, эксперт! Самый главный эксперт. Эксперт над экспертами! – Ну я тогда побег. Побег я, Эдя. И Однокозов снова вернулся к столу. Они сидели, и было видно, как дед, подобно привидению, ходит кругами вокруг дома. Его пригнувшаяся худая спина была видна то в одном окне, то в другом, хруст раздавался с разных сторон. Когда он снова, подобно хитрому зверю, подкрался к дому, Однокозов, прервав разговор, сказал громко, чтобы дед слышал: – Да, конечно, если хотите, забирайте его в интернат! Дед остановился в сенях и молчал. Он отчего-то уже не боялся их. Любопытство у сумасшедших часто пересиливает страх. И когда вдруг его голос снова раздался, Однокозов взял сапог, сушившийся у печки, и запустил им в дверь. Дед опрометью выскочил из сеней и побежал, подпрыгивая, во двор. Турецкий молчал. Он думал, он представлял себе, что подобное происходит каждый день и что в такой обстановке можно и в самом деле сойти с ума. |