Онлайн книга «Криминальные прогулки»
|
Константин Дмитриевич открыл сейф и достал бутылку коньяка. Не спрашивая Турецкого, наполнил два бокала: – Бери-ка… Они чокнулись и выпили. Меркулов поставил бокал на стол и сказал: – Я был сегодня у президента. – Да ну! – встрепенулся Турецкий. Константин Дмитриевич кивнул, подтверждая, что не шутит, и продолжил: – Он просил разобраться с этим делом до конца. Это же с ума сойти – тридцать семь трупов! Это же что-то из ряда вон… – Меркулов чуть помолчал, а потом добавил: – Так что если… как его… Садчиков в этом деле замешан, то ему не выкрутиться… Турецкий тоже поставил бокал и улыбнулся: – Ну вот и отлично! В Демьяне Дымко удивительным образом сочетались, казалось бы, абсолютно несочетаемые качества: крайняя безалаберность и крайняя же осторожность. Когда Андрей Петрович Садчиков поручал ему какие-то авантюрные дела, Дымко не отказывался. «Плевать! – говорил. – Лишь бы денежки платили!» То есть вел себя безалаберно. Но одновременно и осторожно. А именно: он записывал все свои разговоры с Садчиковым на диктофон. Зачем? Да затем, чтобы подстраховаться. Он же не был идиотом, понимал, что при таком, как у него, образе жизни и стиле поведения можно сильно загреметь под фанфары. И вот тогда-то эти пленочки и должны были пригодиться. Если Садчиков отказался бы его вытаскивать, то ведь Садчикову и пригрозить ими можно было бы… Но вот тут у Демьяна и вышел прокол. Потому как запись последнего разговора с Андреем Петровичем, в ходе которого глава аппарата мэра очень разборчиво и без посторонних шумов настропалял Дымко на убийство Широкова, оказалась при Демьяне в момент задержания. Ее послушали, подивились, а потом, когда наведались к Дымко с обыском, нашли у него еще кучу таких же пленочек. Правда, записаны на них были уже иные разговоры. А именно: разговоры о продаже автомобилей, владельцами которых были люди, убитые Виктором Корневым. Андрей Петрович сидел у себя на кухне и смотрел в окно. На столе в большой фарфоровой кружке остывал нетронутый кофе. Тяжелая мраморная пепельница была до краев заполнена окурками. Один из них еще дымился. Садчиков достал из лежащей рядом с пепельницей пачки очередную сигарету, сунул ее в зубы и вдруг, раскрыв рот, выронил. К подъезду, одна за другой, подъехали три милицейские машины. Андрей Петрович вскочил с табуретки и зачем-то задернул занавеску. Потом замер на некоторое время, лихорадочно соображая, что же делать дальше. Он ведь знал – это приехали за ним. Все то время, что прошло с момента задержания Дымко, Садчиков провел в томительном ожидании. Он не мог ни есть, ни пить, ни отправлять естественные надобности. Мог только курить, курить и курить. Сидя у окна своей кухни, он уничтожал пачку за пачкой и ждал: ну когда же? Когда? Странно, но ему даже в голову не приходила мысль скрыться. Его словно парализовало. Он смотрел в окно и силился представить: а как все это будет происходить? Они что, приедут со взводом автоматчиков? Взлетят по лестнице на его третий этаж, выбьют дверь, скрутят его и поволокут в машину? Или, наоборот, заявятся к нему в штатском, все из себя вежливые, учтивые? Учтивые, но с наручниками… И чем дольше Садчикову приходилось ждать, тем сильнее он нервничал. Это было даже удивительно – он переживал из-за того, что они задерживаются! Он кусал губы, чесал затылок, выламывал пальцы, вскакивал, тут же садился, снова вскакивал, наливал себе кофе, а когда он остывал, выплескивал его в раковину. И теперь, когда за ним наконец приехали, Андрей Петрович испытал вдруг странное облегчение. Он почувствовал, что тело его стало невесомым, как бывает, когда сбрасываешь с плеч какой-то груз. И ему тут же захотелось есть, пить и отправлять естественные надобности. Однако есть, пить и отправлять естественные надобности было уже поздно – в дверь позвонили. – Ну вот и все… – пробормотал Садчиков. И вдруг испугался. Да так сильно, что даже подошвы ног его похолодели и прямо примерзли к полу – ни шагу нельзя было ступить. В горле пересохло, и Андрей Петрович потянулся было к кружке с кофе, но не удержал равновесия и упал возле кухонного стола. Звонок раздался снова – еще более настойчивый и злой. Садчиков дернулся в сторону и прижался спиной к холодильнику. Тихий до того холодильник остался недоволен этим и глухо заурчал. – Да как же это?… – бормотал Андрей Петрович. – Да что же это, а?… Что же это?… Он словно забыл, что еще совсем недавно ждал милицейского визита и даже мысленно подгонял милиционеров: давайте, мол, побыстрее, хватит меня мучить… И вот они приехали, а он лежит у холодильника и дрожит вместе с ним мелкой дрожью. Третий звонок был самым страшным и долгим. Он словно приглашал Садчикова к началу спектакля, билет на который Андрей Петрович заслужил всей своей черной жизнью. Садчиков кое-как поднялся на ноги и поплелся в прихожую. Первым, кого он увидел, когда открыл дверь, был полковник Никитин. – Вы арестованы, Садчиков! – сказал Никитин и надел на Андрея Петровича наручники. Лишившись управления, охранное агентство «Меркурий» гудело как улей, но свойственной обитателям улья организованности и дисциплины уже не имело. Меркурьевцы понимали, что не сегодня завтра их как минимум разгонят, к чертовой матери, а кое-кого из них, вполне возможно, и привлекут за многочисленные нарушения закона. В канун часа расплаты сотрудники агентства вели себя суетливо и мелочно. Они выносили из своего штаба компьютеры и мебель, грузили в личные автомобили сантехнику и ковролин, торопливо рассовывали по карманам разную офисную мелочь. Словом, делали то, чему неустанно обучал их Андрей Петрович Садчиков, – грабили. Впрочем, все эти безобразия пресек Никитин, когда наведался со своими людьми в штаб этой еще совсем недавно почти всемогущей в пределах города организации. Несколькими днями раньше меркурьевцы, конечно, начали бы хорохориться, требовать ордера, постановления или что там еще бывает, да и по предъявлении таковых еще покуражились бы, повыпендривались… А теперь… И куда все девалось? Перед Никитиным и милиционерами стояли испуганные люди с бегающими глазками, которые жались к стенам, готовые валить друг на друга все что угодно, лишь бы самих их не тронули. Никитин усмехнулся и проконстатировал очевидное: |