Онлайн книга «Год длиною в жизнь»
|
– Нет, погоди. – Общак собрал в складки кожу на лбу. – А как мог твой папаша ей в восемнадцатом году секрет клада открыть? Ей что… ей сколько ж лет тогда, семьдесят, что ли? – Да нет, – досадливо посмотрел на него Павел. – Папаша клад зарыл в восемнадцатом, а потом, прежде чем помереть в сорок четвертом (он во Франции обретался, там и познакомился с Ритой), рассказал ей о нем и попросил открыть секрет мне при случае. Ну а она в Союз долго не могла попасть, знаешь же, как у нас строго с иностранцами. – Ага, ага… – самозабвенно кивал Общак и вдруг захохотал: – Ой, не могу! Болтаешь невесть чего, а я уши развесил. Иди ты, Пашка, со своим кладом! – Иди сам, – терпеливо сказал Павел, потом протянул Общаку руку на прощанье и отправился домой. А начальник станции, крутя головой и похохатывая, отправился к телефонистке Ксюше и велел вызвать районное отделение милиции. Участковый Бурков приказывал ему непременно вызнать, для чего в Олкан приезжала загадочная иностранка. Вчера Общак доложил участковому про ее беременность, сегодня доложит про клад. Пашка наврал про клад, конечно, такое только в кино бывает, в каком-нибудь «Острове сокровищ», но его, Общака, дело маленькое: просили сообщить – он и сообщит! В ожидании соединения начальник станции устроился на табурете, взял из стоящего под столом ящика бутылку пива (доставил с поездом знакомый проводник), открыл ее о край стола, глотнул. Хотел еще глотнуть, но тут Ксюша соединилась с Бурковым. Тем временем поезд все дальше уходил от Олкана. Рита смотрела, смотрела в окно, потом отерла глаза и вошла в свое купе. Села на свою полку. – Постель будешь брать? – сунула в дверь перманентную, неотвязную свою голову проводница. – Да, конечно. На противоположную полку шмякнулось что-то серое и, судя по звуку, сырое. – Спасибо, – кивнула Рита. Проводница так и ела ее глазами: – Чо, перживаешь? Она так и сказала: «Чо, перживаешь?» Рита вздохнула. Видимо, какой-то местный диалект… олканский. Хотя нет, в Олкане так никто не говорил, там у всех обычный чистый дальневосточный говор. А у девицы, видимо, особенный говор – поездной. Диалект проводников… – А у вас с Павловым чо, любов или как? Она так и сказала – «любов». Рита взглянула на нее повнимательней и качнула головой: – Нет. У нас отношения сугубо… деловые. Уходишь в никуда, Не разгадав секрет, Что значит наше – «да» И что не значит – «нет». – Ты на сопке Багульной была? – спросила проводница, глядя в упор. Рита чуть шевельнула бровью: – А что? – Да то, – проводница пожала плечами. – Если была, значит, видела, что там на каменной стене написано. Это Павлов написал! Белой краской. Невесть сколько ее извел. Говорят, всю скупил, что в сельпо завозили, потом бабам наличники нечем красить было. Краска-то масляная, ее не смоешь так просто! Ну, видела? На Багульной сопке Рита не была. Но про сопку ту упоминал участковый милиционер по фамилии Бурков, приятель Павла, частенько заезжавший к нему. Риту его приезды смущали, потом она поняла, что разговорчивый низкорослый парень просто выполняет свою работу: следит за ней. Конечно, в Х. стали искать пропавшую иностранку и, конечно, нашли. Ладно, что не прислали какого-нибудь неприметного человека в сером костюме! Да, участковый говорил про Багульную сопку с каким-то лукавым намеком, но Павел разговоров не поддерживал, а Рита слишком плохо себя чувствовала, чтобы думать хоть о чем-то, кроме своих невеселых дел. Но вот опять про сопку… К чему клонит толстуха-проводница в кудрях? И при чем тут какая-то белая краска? – А что? – повторила она, глядя настороженно. – Ну, там, на гряде, написано громадными буквищами – СВЕТЛАНА! – пояснила проводница. – С восклицательным знаком. Рита даже качнулась назад: – Кто? – Светлана! – злорадно повторила проводница. – А меня, между прочим, Светкой зовут… Рита посмотрела ей в глаза. Глаза были голубые-голубые, просто удивительно голубые. До невозможности русские глаза! – Девушка, – сказала она устало. – Вы мне стакан принесите, пожалуйста. Голубые глаза растерянно хлопнули. Раз и еще раз. – Какой стакан? – Обыкновенный, стеклянный. – С чаем, что ли? – прищурилась проводница. – Так я еще титан не разжигала. С утра уже остыл, а до вечера еще далеко. Потерпишь? – Мне не нужен чай. Мне нужен стакан. – А чо ты с ним делать будешь? – Голубые глаза расширились изумленно. – Есть буду, – спокойно ответила Рита. – Чо? – Глаза расширились еще больше. – Есть. Кушать. Принимать пищу. – Она чуть не ляпнула в том же ряду французское слово anger, но побоялась, что голубые глаза тогда вовсе выскочат из орбит. Однако кудрявая оказалась не столь проста. Сделала любезное лицо: – Вам граненый или тонкий с подстаканником? На граненые стаканы Рита уже смотреть не могла. Сразу вспоминались писатели, которые опрокидывали в свои рты содержимое стаканов не глотая, а как бы вливая алкоголь в пищевод. У Павла в доме тоже были граненые стаканы и еще – железные, когда-то эмалированные, но облупленные кружки. Доселе Рита таких не видела и от души надеялась, что Bon Dieu избавит ее от них и впредь. – Тонкий с подстаканником. Стакан явился. – Ты их правда жрешь или чо? – спросила проводница, прищурясь, с самой что ни на есть саркастической ухмылкой на пухлощекой физиономии. – А тонкий попросила, потому что его жевать легче, чем граненые? – И не удержалась – захохотала. – Слушай, Светка, – сказала Рита, вынимая из сетки обернутую газетой белую, с поджаристой шапкой буханку и чувствуя, что при одном запахе этой благодати унимается сосущая тошнота. – Ты успокойся. Ты к надписи на Багульной сопке никакого отношения не имеешь. |