Онлайн книга «Визит к Минотавру»
|
— Швейцарец — Козлов? — удивился комиссар. — Точно, по гражданству. А вообще-то, надо полагать, потомок каких-нибудь эмигрантов. — И чего хочет этот белогвардеец? — Я думаю, он не белогвардеец, спекулянт скорее. Или маклер. Он должен свести Креста с каким-то приезжим бизнесменом, и тот назовет цену за инструмент. Как они собираются переправлять скрипку за границу, Крест не знает. — И что — разочаруешь швейцарца Козлова? — поинтересовался комиссар. — Наверное. Завтра надо будет выехать в Ленинград, поближе взглянуть на любителей старинных скрипок. Но это уже пустяки — как говорится, вопрос техники. — Лады, — кивнул комиссар. — Ты скрипку Полякову завтра повезешь? — Да. Я вот думаю, может быть, его сюда пригласить? Для торжественности. Комиссар ухмыльнулся, и в косом свете настольной лампы ярко блеснул его зеленый глаз. — Для торжественности? А ты его что, награждаешь этой скрипкой? Скрипка-то, между прочим, его, а не твоя. Просто попросил помочь разыскать ее, вот мы и того… подсобили… — Ага, — сказал я и почесал в затылке. — И это верно. — Вот вас с Лавровой мы за это дело наградим ценными подарками. Есть у нас приемнички такие маленькие, по тридцать рублей, «Маяк» — берут бесподобно, вот мы в торжественной обстановке вам и вручим. — Ну, спасибо, — сказал я. — Благодарить рано. Это мне еще с отделом кадров согласовать надо. Так что благодарить подожди. — Ладно, я подожду. Комиссар кивнул на динамик, откуда доносилась песня о неугомонном Одиссее. — Вот этот парень ведь не из-за ценного подарка старался? — Он встал, обошел свой огромный стол, положил мне руку на плечо и негромко сказал: — Спасибо тебе, сынок… Мы ехали с комиссаром по пустынным, ярко освещенным улицам. Домой, спать. Остро пахло хвоей, даже здесь, в машине, ощущался этот терпкий свежий аромат — город готовился к Новому году, везде наряжали елки. На площади Маяковского комиссар показал мне рукой: — Вон, посмотри… Огромная афиша сообщала о концерте Льва Полякова. И розовой, как аспид, полоски «ОТМЕНЯЕТСЯ» не было. — Он еще ничего не знает, — сказал я. — Вот позвони утром и сделай человеку сюрприз, — комиссар снял фуражку, привалился головой к боковой стойке и задремал. Шуршали по замерзшему асфальту шины, и от ровного шелеста мотора клонило в сон. Вязли и медленно, бесшумно тонули мысли в мягкой одури, звучали обрывки звуков, фраз, плыли какие-то воспоминания, неподвижные, цветные, мгновенные, как фотографии. Красное солнце в окне гостиной Полякова, трещины на портрете королевы — «Скрипка, где моя скрипка?!.» — тонкие детские пальцы скрипача в черной дактилоскопической мастике… Кирпичные геометрические дорожки в антиалкогольной лечебнице — «…правда — не рупь, она по виду, может, и монета чистая, а на зуб ее не возьмешь…» — и прозрачные злые слезы Обольникова… Прекрасная белая девушка Марина Колесникова — «…ему пришлось победить Минотавра»… Пустой осенний парк — «Есть люди, способные сразу раскрыть отпущенное им дарование…» — это снова Поляков, и Иконников с аспидом в руке: «…это сыщиком можно быть первым или восемнадцатым…» Элегантный Белаш с перекинутым на руку плащом — «Страдивари» воруют, чтобы не попадаться»… Алюминиевый блеск сгоревшего листочка со следами цифр — «…будьте добрее, это вам не повредит»… Седая красивая Раиса Никоновна Филонова у портрета Иконникова — «…то, что прощается среднему человеку, никогда не прощают таланту»… Хоровод девушек на экране цветного телевизора в витрине напротив больницы, где лежал мертвый Иконников, и линованная страничка его письма… Мельник с лысым шишковатым черепом — «…ты как вошел, я тебя сразу понял…» — и сверкающие на дощатом столе ордена Полякова, и снова Мельник, сваливший тулуп у дверей комиссара… Шустрый седенький парикмахер Кац, лохматый, заросший до бровей Дзасохов — и курица со скорбным человеческим глазом, противное розовое злорадство Содомского, бесчисленные лица допрошенных людей, сумасшедшие от ужаса глаза Белаша, увидевшего Мельника, и снова Иконников: «…характер человека — это его судьба»… Бегущие по ломкому, трещащему льду Хрюня и Никодимов… Багровое, в красных жилках лицо Федора Долгова: «…соседская девочка утром с голодухи померла, а у него — музей пополам с лабазом»… Тревожное дрожание в руках камертона и животный трепет сердца Никодимова… Разве такое могло вместиться в два месяца? Хотя я забыл — это же семнадцать лет, а не два месяца. А может быть, больше? Ведь скрипке уже двести сорок восемь лет. И разве со скрипки все началось? А с чего началось? …Качаются, шумят зеленые волны, и мелькают на гребнях белые весла сиракузских трирем. Звяк-звяк — ударяют в такт цепи гребцов. Тирану Миносу везут украшения для удивительного дворца, из которого нет выхода. Тут-тук — возводят высокие стены, за которые можно войти, а назад нет выхода. Скрип-скрип — бежит по папирусу перо Дедала. — Зачем, мудрый всезнатец, возводишь дворец, из которого не улететь даже на твоих крыльях? Звяк-звяк — Дедал тоже раб. — Зачем, Мудрость, служишь злодейству? — Мой лабиринт прекрасен, а прекрасное не может быть присно злодейству. Цок-цок — ты слышишь, Дедал, шаги чудовища? — Но Минотавр лишь скроет здесь от взглядов людских свое уродство! — Зачем же ведут в страшный дворец семь невинных девушек и семь прекрасных юношей? — Я не хотел этого — я мечтал построить неслыханное чудо! — Дедал, ты слышишь стенания и крики в твоем чудесном дворце? — Я только раб, а деспот всегда сильнее мудреца! — Смотри, Дедал, никогда не давало свободы и добра повиновение Мудрости тирану. — Но я жажду искупления! — Ты получишь его, отдав богам сына Икара… — Нет, нет, возьмите лучше мою жизнь! — С судьбой нельзя торговаться, корабль Тезея уже отошел от берегов. — Нет, нет, нет! А-а-а!.. — Товарищ капитан, проснитесь! Я открыл глаза — шофер Леша легонько похлопывал меня по плечу. Машина стояла около моего дома. Комиссар дремал. Я вылез из машины, осторожно притворил дверцу, и «Волга» бесшумно унеслась. На заснеженном пустынном тротуаре я стоял еще долго, но так и не вспомнил, с чего все началось. Потом махнул рукой и пошел спать — до утра осталось совсем мало времени. |