Онлайн книга «Заколдованный участок»
|
– За милицией? – Не бойся. Нет давно в Анисовке никакой милиции. 9 Нет в Анисовке милиции, да и, как выяснилось, не очень-то она нужна. Милиция для чего? Предупреждать, пресекать и принимать меры, если что-то уже случилось. Ни первым, ни вторым она давно уже не занимается, а для третьего можно и из района вызвать: когда что-то, например, украли или кто-то, например, кого-то до полусмерти избил. Но бог миловал: за последнее время случаев воровства и избиений в Анисовке не было. По мелочи разве что или по-родственному – разобрались своими силами. Вы скажете: получается, и Павел Кравцов был не нужен? Он был нужен, но скорее как человек, а не как милиционер. Вы тут же уличите: а разве не сочетается в любом милиционере милицейское и человеческое? Ответим честно: сочетается, но не в той пропорции, которая необходима. В Кравцове сочеталось нормально, поэтому мы рассказывали именно о нем, а не о других и прочих. А вообще-то в любом замкнутом обществе полезно время от времени появление постороннего человека. Сразу себя видней становится. И за советом можно обратиться, и за помощью, потому что ты для него – новый, незнакомый, а мы часто новым и незнакомым помогаем охотней, чем своим. Недаром братья Шаровы решили помочь геодезистам. Правда, не без умысла. Вот и сейчас, встретив в окрестностях Михалыча и Гену, Андрей Ильич сочувственно поинтересовался: – Идет работа? – Идет, – ответил Михалыч. – Закончите скоро? – По графику. – То есть как закончите, так начнут мост строить? – А чего тянуть? Только нас и ждут, – с гордостью за свою ответственность сказал Михалыч. – Я когда-то тоже хотел геологом стать, – поделился Андрей Ильич. – Мы не геологи, мы геодезисты, – поправил Гена. Андрей Ильич указал на прибор, прикрепленный к штативу-треноге: – Это вот теодолит называется, правильно? – Правильно. – А это? – Андрей Ильич указал на прибор, лежавший в ящичке рядом со штативом, похожий на большие наручные часы с циферблатом. – Курвиметр. – Ладно шутки шутить. Нет, в самом деле? Михалыч сам не любил шуток по поводу серьезных вещей, касающихся его профессии: – Говорю тебе: курвиметр. Андрей Ильич рассмеялся: – Это что же, этих мерить... Которые курвы, что ли? Или степень курвизны человека, так, что ли? – Не курвизны, а кривизны, и не человека, а поверхности, – объяснил Гена, поддерживая серьезность старшего товарища. – Надо же... И Андрей Ильич ушел, усмехаясь и думая, что жаль, в самом деле нет прибора, который определял бы степень курвизны человека, то есть меру его подлости. Наставил, как рентген, и если видно, что человек дрянь, – до свидания, дела с вами не имеем. С другой стороны, не бывает же курвизны в чистом виде. Она в каждом понемногу. Или даже ее незаметно, никаким прибором не просветишь, но в определенных ситуациях вдруг как выскочит, как обнаружится во всей своей... Но мы отвлеклись. 10 Мы отвлеклись, нам важно, о чем говорит Липкина Нестерову, придя к нему вторично. – Всё-таки не обойдусь я без вас, – сказала Мария Антоновна. – Запуталась совсем. Пойдемте. Я, честно говоря, просто как-то с ним побаиваюсь одна. – Так выгоните, – посоветовал Нестеров. – Легко сказать. А вдруг это всё-таки он? Пойдем, Саша, очень тебя прошу. Только не сразу. Минут через пять пройди мимо, будто нечаянно. Ладно? А я позову. – Ладно. Липкина вернулась. Ничего не сказала, поставила чайник, поставила разогреться вчерашние щи. – Поужинаешь, что ли? – На дорожку? Липкина не ответила. Все посматривала в окно – и вот открыла, замахала рукой: – Александр Юрьевич! Что-то не заходите совсем! Чайку выпьете? Нестеров зашел. Липкина предложила ему тоже щей – не отказался. А Константин, увидев грамотного человека, оживился, затеял умный разговор, как бы забыв, что вопрос с его присутствием еще не решен. – В деревне главный недостаток что? Покорность! Вот я был профсоюзным лидером на целлюлозном комбинате. Задерживают зарплату. Я тут же поднимаю людей. Половина объявляет забастовку, половина голодовку. А матери с младенцами идут в директорский кабинет, у них плакаты «Наши дети хотят есть!». Через два дня деньги из Москвы прислали специальным самолетом! Вот как надо! И много чего он еще говорил в таком же духе, но дух этот нам неинтересен, поэтому пропустим до того момента, когда Липкина провожает Нестерова и на крыльце спрашивает: – Ну, что скажете? – Не знаю, Мария Антоновна. Похоже, всё-таки привирает. – Так я и знала! – Вы не поняли. Он привирает, но так может привирать и ваш муж. – Да? А в целом? Вы же видели со стороны – как он вообще... Ну, как на меня смотрит? Как на жену или по-другому? – Вижу только, что он вас немного побаивается. – Вот! – огорчилась Липкина. – А раньше никакого черта не боялся! – Я, наверно, неправильно выразился. Не то что побаивается. Боится вас потерять, дорожит вами. Это видно. – Да? Господи, что же делать? Слава богу, что я не вполне верующая, а то бы с ума сошла. Вдруг с чужим человеком спать уляжешься, что я говорю, дура старая! Нестеров улыбнулся: – То-то и оно, что не старая, Мария Антоновна. А то бы вы этим вопросом не мучались. – Ох, правда. Что же делать? 11 Что же делать, что же делать? – мысленно спрашивала себя Липкина. А Константин, тоже уставший от зыбкости своего положения, решил его прояснить, а то вечер уже на дворе: – Ну так что? Идти мне – или как? – Не знаю! Ну вот скажи, скажи, почему я тебе должна верить? Столько времени прошло! А у тебя никаких доказательств! Одни разговоры, которые ты мог у другого подслушать. – Ладно. Сейчас я тебе одну вещь скажу. Не о тебе, о себе. Но ты ее знаешь. А мужик никому бы об этой вещи не рассказал, постеснялся бы. Я тебе тоже не хотел напоминать. И до того вещь эта оказалась тайная, что Константин даже здесь, где никто не мог подслушать, не захотел о ней говорить открыто. Он подошел к Липкиной и что-то прошептал ей на ухо. Она обомлела, посмотрела ему прямо в глаза и сказала тоже шепотом: – Вспомнила! Надо же! Думала – напрочь забыла, а вспомнила. И рассмеялась. |