Онлайн книга «Закодированный»
|
«Слушай, давно хочу напроситься к тебе в гости». «Ладно», – сказала девица и назначила время. Я пришел. Я трясся в душе как осиновый лист. Я был спокоен и победителен. Вот что, сказал я, приму-ка я ванну, а ты постели пока. «Ого! – сказала она. – Вот это напор!» «Могу и уйти, – пожал я плечами. – Но что делать, если ты мне давно нравишься? Я не люблю бестолковых разговоров. То есть люблю, и даже очень – но когда уже твои усталые кудри прильнут к моему обнаженному плечу. А до этого не разговоры, а одно скрытое желанье. Разве нет?» Ну, может, не так красиво и умно сказал, но примерно так. И пошел себе в ванную. Мылся тщательно – и вышел из ванной Адамом, даже полотенца вместо фигового листка не использовал. Она и впрямь постелила и лежала уже под простыней – и на мою наготу посмотрела спокойно, изучающе, как и положено опытной любительнице. Совершенно спокойно я улегся рядом. Совершенно спокойно целовал ее долго и обстоятельно. Я не позволял даже отдаленно приблизиться мысли, что у меня не получится. Она, впрочем, была тоже спокойна, почти деловита (не впервой!), – и меня это еще больше успокаивало. Совершенно спокойно произвел я серию ласк и совершенно спокойно приступил к делу. И обнаружил то же, что в случае с Ниной. «Я так боялась, – сказала девица. – Я давно думала: вот бы с тобой… Потому что остальные олухи. Я так боялась. А ты так всё… Спасибо тебе». Потом я довольно долго с нею распутывался. И, конечно, не признался ей, что она у меня была первой, и она до сих пор уверена, что порушил ее девичество опытнейший и искуснейший донжуанище. Нина, выслушав это, не засмеялась почему-то, а задумалась. – В чем дело? Тебе неприятно было это слушать? – Да нет… Просто я всегда много думала об этом. Одна из самых страшных и сложных человеческих загадок. И то, как люди себя ведут, и что бывает из-за этого… Вечные вопросы. – Вся природа на этом замешана. – У людей – особенное. Они и напридумывали много, и вообще, у них мозги. Из-за мозгов-то все катавасии. Я когда совсем маленькой была, уже понимала, как это происходит. И думала: что ж такого, если все этого хотят? Подошел, сказал, получил отказ или наоборот, вот и все. В древности, быть может, так и было. Я думала даже: зачем природа так устроила? Почему для этого недостаточно, например, простого рукопожатия? Ну, не мимоходом, а – минуту. Пожали руки, сцепили пальцы, получили каждый свое удовольствие – разошлись. Сколько проблем бы разрешилось! – Любви бы не было, – сказал я глубокомысленно. Она подумала и согласилась. Я гордился ею. Я показывал ее друзьям и знакомым, как тщеславный студент, которого полюбила вдруг известная раскрасавица актриса. Не в свет выводил, какой, к черту, в дельцовской среде свет; собезьянничали, сучьи хвостики, у тех, о ком десять лет назад анекдоты сочиняли. Те же охотничьи домики, те же сауны, те же пьяножратвенные оргии «на природе» – или в ресторан закатиться, где голое варьете и где девки на шеях виснут, потея. Я заметил: у многих женщин запах денег вообще вызывает повышенную потливость. Я показывал ее дома (но она еще не жила у меня, я не хотел этого до свадьбы), приглашая кого-нибудь посидеть, поболтать. Я показывал ее однокласснику Леше Хворостову. Он, как и майор Петров, сочинял стихи, я ничего не понимал в них и честно говорил ему об этом. Он не обижался: другие тоже не понимают. Он сочинял для себя, но однажды решился и послал в Москву, в толстый литературный журнал. Выждал, скрежеща самолюбиво зубами, три месяца и только после этого позвонил с вопросом: читали ли, мол, мои стихи? А вы сами-то их читали? – ответила какая-то неведомая редакторша. С тех пор Алеша никуда ничего не посылал, занимался тем, что жил. Когда бы я его ни спросил о работе, он досадливо махал рукой: «А-а-а!» – и переходил к разговору о Шиллере, о славе, о любви… Посидели, попили чайку, Алеша оживился, был говорлив, насмешлив, остроумен – внятно, едко, не то что в стихах. Он, чего с ним сроду не бывало, даже свои стихи стал читать вслух. – Вы, конечно, не поняли? – спросил он Нину. – Самое странное, что, кажется, поняла! – ответила моя умница. – Что ж вы поняли? – Ну… Стихи не перескажешь, особенно ваши, они же не на уровне смысла, но я попробую рассказать о своих ощущениях. – И она что-то говорила (я слушал голос – не вникая), плавно поводя руками, то грустя мимолетно, то смеясь, то морща лоб в раздумье. Говорила долго. – Этого не может быть, – сказал Алеша. – Вы всё поняли. Именно об этом я писал. Вы поняли даже то, о чем я только смутно догадывался. А еще? И он еще читал стихи, а она опять говорила, и он еще читал… Потом она пошла принять душ. – Время, между прочим, позднее, – сказал я Алеше. – Сволочь ты, – задумчиво сказал Алеша. – Отдай ее мне. Она первая меня поняла. Она влюбилась в мои стихи. А потом влюбится и в меня. У тебя их было… И будет… А у меня шанс. Это судьба… А ты?… Тебе ни к чему… Только тело… Найдешь еще… А мне душу… Он говорил ритмически, раскачиваясь на стуле, обхватив руками коленки. – Ты стихами, что ль? – спросил я. – Отдай. – Брат, ты же меня знаешь, я не из таких. Женщин не меняю, не продаю, не покупаю. Да и не в этом дело. У нас свадьба через две недели. Не приглашаю, потому что решили без всякого шумства. Получаем документы – и в свадебное путешествие. – Сволочь. Я тебя ненавидеть буду. – Ты вроде, кроме чая, ничего не пил. – Не проблема. Через полчаса я буду пьян. Я буду пить, пока не сдохну. – Откачаем! – Ты меня больше не увидишь. Зачем она тебе, сволочь? – Я ее люблю, – сказал я с радостью оттого, что говорю правду, что хочу говорить это Алеше, задушевному моему дружку. – Ты знаешь, я спокойно относился к твоим подлым коммерческим занятиям, – сказал Алеша. – Я беспринципен, как и полагается всякому настоящему поэту. В таких вопросах, по крайней мере. Но тут… Тут что-то не то. Ты ее любить не можешь. Она – да, такие почему-то именно в говнюков и влюбляются. Как друг тебе говорю. Но ты – не можешь. Как друг говорю. – Могу, Алеша, – сказал я и улыбнулся, глянув в ночное окно. Тогда Алеша встал, обнял меня, словно уже налакался до стадии сентиментальности, и сказал: – Люби ее. Я буду приходить в гости. Откровенно буду на нее смотреть – это учти. На улице подкарауливать. Ждать – неизвестно чего. Может, дай бог, тебя пристрелят. О чем я говорил? Врач Саша Чикулаев толковал довольно занудно о своей постылой работе в больнице, в отделении травматологии. – Надоело. Режу и режу. И все равно – гангрена. Маресьеву пилили ржавой пилой – встал на ноги, то есть на протезы. А эти – не хотят выздоравливать. Я ему ступню, а гангрена – выше. Я по колено – а она выше. |