Онлайн книга «Закодированный»
|
Мэрилин уже и в тапочках была, по-домашнему, и халат нацепила (их несколько висело в ванной), а под халатом наверняка уже ничего не было. – Ты только Сороке не говори, – сказала она. Сороку я знал ровно столько, сколько неведомого погибшего Стрючка, – и с легким сердцем пообещал. – Я ведь секс не люблю и с кем попало не лягу, – продолжала Мэрилин. – Я эротику люблю и люблю тех, кто мне нравится. А мне мало кто нравится. Ты – нравишься. Ты на американца похож. Ковбой. – Ты была в Америке? – Щас прям. Но кино же. Я этих фильмов пересмотрела… – Знаешь что? Ты уже устала от этого, у тебя печень болит. Убери-ка все, кроме еды, покушай как следует да отоспись за все свои бессонные ночи. – А ты? – А я поеду домой. Меня жена ждет. – Не поняла. Прости уж дуру – не поняла. Мне стало жаль ее. Я сказал: – Ты тут ни при чем. Просто я чувствую, что не рассчитал силы. Я две недели работаю как проклятый и почти не сплю. Я не смогу ничего. Извини. Никто другой из мелких гордецов (а почти все мужчины – мелкие гордецы) на моем месте не стал бы придумывать такую позорную отговорку. Но я не мелкий гордец. И я без дураков хотел домой, к Нине, к жене. Причем чувствовал влечение к ней большее, чем обычно. – Какого же черта… – начала Мэрилин, но тут же себя остановила. Как ни малоразвита она, а по-женски умна и понимает: задевать мужскую честь попреками относительно слабости – опасно. А вот поднять боевой дух, помочь реабилитироваться – дело чести, святой долг каждой настоящей женщины. И она усадила меня в кресло, скинула с себя халат и начала поднимать мой боевой дух. Приникнув к чреслам моим. Я изнутри себя наблюдал за собой – внутренним же. Да, вожделею, пожалуй, но нехотя – и вполне способен держать себя в руках. Пусть она там себе копошится, вздыхает, хлопочет, все это напрасно. – А вот и врешь, вот и врешь, – шептала Мэрилин, эротически трудясь. – Ты такой мужик! Вот ты какой мужик! Это просто ужас, какой ты мужик! Сроду у меня не было такого мужика! И шепот глупый, и слова-то глупые, но вдруг вякнул во мне нечленораздельно холодный наблюдатель – как король, обнаруживший себя голым, и исчез, и уже не я, а кто-то другой идет по комнате, крепко переступая ногами, несет добычу, швыряет на постель – и набрасывается. Даже и в этой ситуации, ничего к Мэрилин не испытывая, я не мог не постараться покорить ее своим искусством – и старался. Привычка. …Я уже одевался, а она все липла, все лезла ко мне. – Когда в следующий раз? – Не знаю. – Хочешь, брошу Сороку? Он пикнуть против тебя не сможет, я обеспечу. Сережа! Сережа! Сережа! – Ну? – Я тебя люблю. Я давно уже люблю, а сегодня совсем. Ты такой… – Знаю, – сказал я. – Завтра заеду, заберу ключ от квартиры. – Почему ты не останешься? – Не твое дело. – Ты врешь! Ты нарочно грубишь! Ты меня уже любишь, но боишься своей любви! – воскликнула Мэрилин, выпучивая глаза, что, наверное, означало у нее пароксизм страстного гнева (и она чувствовала себя несчастно-прекрасной в эту минуту). Я расхохотался и ушел. Признаюсь себе: хохот был натужный. Вернулся я домой не так уж поздно, случалось и позднее, но на этот раз подумал: почему она не спросит, откуда я? чем занимался? что за странный запах примешивается к запаху моего одеколона? Не спросила – не заметила? Не хочет замечать? Или ей просто все равно? Или у нее настолько широкие понятия о свободе, что она даже допускает временное увлечение супруга? Значит – и себе может разрешить? Что-то рухнуло. Что-то сломалось во мне. Я выпил стакан водки, сел возле нее (она лежала с книгой), сжал ее руку. Она не могла перевернуть страницу и, значит, не могла читать дальше. Но – молчала. И так я просидел очень долго. И лишь когда я отпустил ее руку, она спросила: – Что-то случилось? – Пустяки. Уже прошло. Но ничего не прошло – и пройти уже не могло. Я опять почувствовал в себе какую-то болезненность – как в пору поисков той, которую… – и так далее. Я все-таки убью тебя, моя любимая, звучало во мне навязчиво, как мотив услышанной с утра песенки. Я убью тебя, будь только повод, только повод. Дня через два вечером, по предварительному сговору, заехал Стасик Морошко: потолковать. Толковать-то он толковал, но пялил глаза на Нину абсолютно беззастенчиво, ее это раздосадовало, и она ушла в спальню читать. Я рассердился. Я пошел к ней. Я сказал: – Понимаю, он тебе неприятен, но правила хорошего тона все-таки существуют. Ты хозяйка дома – и будь ею. Ко мне пришел мой товарищ. Если бы к тебе пришла подруга, я бы не стал ее игнорировать, хотя бы из вежливости. – Разве он тебе товарищ? Я промолчал. – Ты просишь опять присоединиться к вам, я правильно поняла? – Почему ты говоришь со мной таким тоном? Стасик – дерьмо, но я-то что тебе сделал? Ты сейчас глядишь на меня просто с ненавистью! Ты меня ненавидишь? За что? Ты меня боишься? Почему? Если ненавидишь, если боишься – почему не уйдешь? Ты такая добрая? Ты слишком хорошо помнишь те истории, которые я тебе рассказывал, – как меня красиво бросали? И не хочешь поступить так же? Не беспокойся, я привык. Я только понять хочу, за что ты меня ненавидишь? Она смотрела на меня с недоумением (вряд ли, правда, натуральным) и спросила, конечно, то, что должна была спросить: – Ты напился? Я подошел к ней, приблизил свое лицо к ее лицу и мощно выдохнул здоровый чистый воздух из своего здорового чистого организма. – Что с тобой происходит? – спросила она. – Ничего. Я просто не понимаю, зачем мы разыгрываем из себя счастливую парочку? Ты – умная, молодая, красивая. Я – истаскавшийся циник. Я недавно изменил тебе. То есть, конечно, это громко сказано: изменил, просто захотелось употребить одну девицу – и употребил. У нее интересная кличка – Мэрилин. Потому что она похожа на Мэрилин Монро. Она молчала, она не требовала прекратить. Она молчала – и я не мог этого понять. – В чем дело? – спросил я. – Тебе это не интересно? – Почему? Интересно. Я слушаю. Что еще хочешь рассказать? – Ты составляешь на меня досье? То есть – историю болезни? Как психоаналитик? – Нет. Просто слушаю. – Но отношение-то какое-то у тебя есть к этому? – Есть. – Какое? – Отрицательное. |