Книга Возвращение в Панджруд, страница 68 – Андрей Волос

Джафар развел руками.

— Ну, насколько я могу судить... Впрочем, бывает, что в самом начале поэт кажется интересным... но скоро свежесть вянет, он выговаривается, начинает повторяться...

— А вы мне сообщите, если это случится? — с надеждой спросил Кубай.

— Конечно... С бездарем я возиться не буду.

— Ну вот! А я так ему и скажу. Дескать, учитель сказал, что ты бездарь! И дело с концом, — бодро заявил Кубай. — Хватит голову морочить, коли Бог таланта не дал. Верно?

— Как вам будет угодно, — Джафар пожал плечами. — Тут я вам не указчик...

Они договорились о цене. Каждую неделю дихкан привозил Джафару новые вирши. Джафар читал, высказывал мнение (обычно одобрительное), подчас даже кое-что правил, показывая молодому коллеге, как можно было бы выразиться ловчее и экономнее.

Месяца через два Кубай заявился как-то в очень сумрачном состоянии духа.

— Хочет с вами увидеться, — горестно сообщил он. — Говорит, многого на бумаге не передашь... надо, говорит, обязательно лично. Пристал — ну просто нет сил. Уж я и так и этак — не помогает. В слезы — и что хочешь, то и делай!

— В слезы? — удивился Джафар. — Парень-то вроде уже не маленький...

— Ну, не в слезы, нет, — спешно поправился дихкан. — Не в слезы, а просто нудит одно и то же, как мельничный жернов: дай увидеться с Рудаки, и все тут.

— Да пожалуйста, — Джафар развел руками. — Мне тоже будет приятно...

Кубай молчал, покусывая ус.

— Понимаете, господин Рудаки... Как бы вам сказать... Он у меня не совсем обычный, — дихкан утер пот рукавом чапана. — Он, видите ли, болен... — Что-то захрипело у дихкана в горле, едва прокашлялся, побагровев. — У него, видите ли, болезнь... водянка-водянка головы. Так-то ничего, соображает. — Он покрутил пальцем у виска. — А смотреть неприятно. Ну а чего вы хотите: вот такая голова-то!

И Кубай, разведя руки, показал что-то размером с большой арбуз.

Ошарашенный Джафар молчал.

— Да вы не бойтесь. Я его занавеской закрою, — обнадежил Кубай. — За такую, знаете ли, занавеску — и дело с концом. Говорить можно. Правильно? А смотреть вам ни к чему.

И так сморщился, что стало понятно: не завидует он тому, кто осмелится бросить взгляд за ту занавеску...

— Совершенно ни к чему! — поспешно поддержал Джафар. Ему было трудно отогнать возникший в воображении образ сморщенного человечка с огромной водянистой головой. — Зачем мне?

— Вот именно! А говорить — да сколько угодно говорите. Занавеска тонкая, все слышно. Я за вами паланкин пришлю.

— Не надо, мне проще верхом, — сказал Джафар. — Лучше слугу пришлите, чтоб дорогу показал...

Кубай встретил его как нельзя более радушно. Дастархан был уставлен блюдами, слуги суетились. Джафар воздал должное и печеной форели, и курятине с индийской пшеницей, и ягненку под золотистым луком и баклажанами. При этом более или менее заинтересованно поддерживал разговор о ценах на просо, земельные участки и туркменских лошадей.

Затем Кубай проводил его в комнату сына.

Комната и впрямь была перегорожена занавеской. Перед ней у стены на разостланном ковре лежала стопка подушек.

— Присаживайтесь, — предложил Кубай. И сказал, обращаясь к занавеске: — Ануш, господин Рудаки пришел.

Послышалось легкое шуршание, занавеску тронуло движение воздуха, раздался детский голос:

— Господин Рудаки! Я так... рад, что вы согласились приехать!

— Мне тоже очень приятно, — ответил Джафар. — Здоровья вам... Вам нравится, как я редактирую ваши стихи, Ануш?

— О, конечно! Вы мне очень помогаете. Это просто чудо! Вы, такой известный мастер, снисходите до моих беспомощных стараний.

Из-за занавески донеслось смущенное хихиканье.

— Ну почему же... не совсем беспомощные. Я подчеркивал те строки, что кажутся мне удачными.

— Я стараюсь...

— О чем же мы будем говорить? — спросил Джафар.

— О чем?.. Ну, давайте просто поговорим, — предложил Ануш. — О стихах, о поэзии. Хотите?

— Я рад говорить о поэзии, — сказал Джафар, усмехаясь. — Поэзия — это не только мой хлеб...

Он хотел сказать, что поэзия — это и его жизнь, но, бросив взгляд на Кубая, промолчал. Дихкан то и дело утирал пот со лба и вздыхал.

— Ну тогда расскажите мне, — робко попросил мальчик.

— Ну что ж, — сказал Джафар, тщетно пытаясь соотнести этот мелодичный голос с тем образом большеголового карлика, что витал в воображении. — Начнем с самого начала.

— Давайте! — пискнул Ануш.

— Когда говоришь о поэзии, не обойтись без множества арабских слов, — начал Джафар. — Так вышло, что в нашем родном языке не существовало терминов для обозначения тех или иных явлений, связанных с поэзией, поэтому мы заимствовали их из арабского. На мой взгляд, это неправильно. Следует разрабатывать собственный словарь, тем более что персидская поэзия гораздо древнее и богаче арабской...

— А почему так? — спросил Ануш.

— Нас завоевали, — Джафар пожал плечами. — Мы приняли веру завоевателей... а раз приняли веру, приняли и все остальное. Многие стремятся угодить им, чтобы получить через это блага для себя... многие превозносят арабский язык, чтобы подольститься к чиновникам халифата. Арабский язык богат и выразителен, не спорю, но у нас есть и свой, ничем ему не уступающий, а кое в чем и превосходящий.

— Неужели “поэзия” — это тоже арабское слово?

— Да, “ши’ир” — это тоже арабское слово... просто мы уже давно привыкли и используем его совсем как свое, — Джафар помолчал, собираясь с мыслями. — Так вот. Поэзия, как определяли ее наши предшественники, есть речь упорядоченная, осмысленная, мерная, повторяющаяся, одинаковая и подобная в окончаниях. Некоторые, впрочем, говорят, что это речь, созданная воображением, мерная, рифмованная, произнесенная с определенной целью...

При последнем его слове дихкан Кубай громко всхрапнул, но тут же встрепенулся и пробормотал, виновато моргая:

— Извините!

* * *

Первого занятия ему хватило сполна.

Однако через неделю дихкан все же уломал его снова. Сын, дескать, потерял покой и сон. Мечтает лишь о том, чтобы продолжить беседу с господином Рудаки. А сам он готов увеличить сумму гонорара.

Джафар поддался только из-за собственного любопытства.

— Происхождение слово “ши’ир” нам точно неизвестно...

В естественных паузах прислушивался, пытаясь уловить звук дыхания. Ведь там живое существо... и такая тонкая занавеска. Это хорошо, что она есть, занавеска-то... еще не хватает глаза в глаза с каким-то чудовищем.

И все же томит желание увидеть уродца — хоть и боязливое, но довольно острое.