Онлайн книга «Возвращение в Панджруд»
|
Смех смехом, но в голосе масхарабоза явно звучало облегчение: должно быть, тоже понимал, что шутками своими чуть не испортил праздник. — Го-го-го! — молодой кувыркнулся, встал на голову, пробежался на руках и снова сиганул. — Вот мы сейчас еще проверим, что он за поэт! Тут же выяснилось, как он хочет это сделать: затеялась мушаира: молодой выкрикнул начало одной газели, старик ответил строкой из другой, начинавшейся на ту же букву. — Ну?! — О господи! — с преувеличенной мукой в голосе застонал Рудаки. — Ну не хотят же они, чтобы я... — Учитель! Позвольте мне! — О! Верно, верно! — Джафар со смехом покачал головой. — Я с вами соревноваться не буду. Сначала с моим учеником силами померьтесь. Давай, Санавбар! А тот, вскочив, уже читал ответные строки, да как: звонко, напевно, с выражением: Если ты — иволга в платье своем простом, Пусть мое сердце станет тебе гнездом! Масхарабозов хватило ненадолго, выпросили они несчастье на свою голову: Санавбар отвечал не одной, а сразу тремя или даже четырьмя строками из разных стихотворений разных поэтов, а то еще и по-арабски вспоминал, чем окончательно ставил комедиантов в тупик. Скоро они признали свое поражение и подошли — уже как простые люди, а не актеры — попросить благословения у Царя поэтов. — Вы уж нас простите, — толковал старик. — Дело наше такое смешливое, сами понимаете... мы не в обиду... благословите, учитель!.. почему не хотите?.. зачем отказываете? Нет, учитель, уж вы благословите, очень просим!.. После недолгого препирательства Джафар все же согласился. Масхарабозы встали на колени, склонились. Поэт прочел фатиху, коснулся каждого. — Ну, все, — сказал он. — Прощайте. Шеравкан, дай им что-нибудь. — Что дать? — не понял Шеравкан. — Ну что? Монету дай. — Динар? — А у тебя дирхемы есть? Вообще-то у Шеравкана был дирхем — полновесный дирхем исмаили, который утром вернул ему хозяин постоялого двора. Между прочим, каравансарайщик даже те фельсы, что отсыпал вчера в качестве сдачи, обратно не потребовал. Шеравкан это только сейчас сообразил: вот тебе и переночевали: мало того, что задаром, так еще и полдирхема заработали. Актеры заинтересованно ожидали конца разбирательства. Но Шеравкан не успел, его опередил Санавбар: — Учитель, у меня есть дирхем. — И что? — Я могу дать им. А вы мне потом вернете... когда динар разменяете. Хотите? — Мы вообще-то и на динар согласны, — заметил в сторону старик-масхарабоз. Слепой сжал губы. — Динар — это же не репка! Это же очень много, — принялся пояснять Санавбар. — И потом, учитель, они вон как про вас показывали. Разве это уважительно? Они показывают, а все смеются. И посмотрел на Шеравкана, ища поддержки. — Неправда, — возразил старик-масхарабоз. — Мы со всем уважением! — Ничего себе — с уважением! — воскликнул Санавбар. — Вы бы еще показали, как учителя палками бьют! Или как он в баню ходит. Или еще чего похуже. Очень смешно! Ха-ха-ха! Динар! Это что же? Покривлялись пять минут — и сразу вам динар подавай? Да люди, бывает, за динар чего только ни сделают. Иные всю жизнь за динар работают — да так без динара и помирают. А вам — как ветром принесло. Нет, учитель, так дело не пойдет! И замолк, переводя возмущенный взгляд с Шеравкана на старого масхарабоза, а затем на слепого. Джафар так вздохнул, будто содержание его речи было ему заранее — Понятно, понятно... Ну хорошо. Шеравкан, ты слышишь меня? Сделай, пожалуйста, что я сказал. Свадьба шла своим порядком. Сначала жениха брили; во время исполнения этого торжественного обряда мать танцевала у крыльца дома с двумя его товарищами, а дети весело горланили: Что ж такое, папенька?! — бритва не берет!.. Пропади все пропадом, бритва не берет!.. Охромел цирюльник, бритва не берет! Брось монету, мамочка, бритва не берет! Потом долго наряжали и в это время пели: Конь ретивый расплясался!.. Яллало! яллало!.. Князь охотиться собрался!.. Яллало! яллало!.. Губы у него — кораллы!.. Яллало! яллало!.. Я влюбилась, я пропала!.. Яллало! яллало!.. В конце концов жених — нескладный детина со смущенной улыбкой, блуждавшей по его широкому лицу, еще не тронутому бритвой, разодетый и ухоженный, в новехонькой чалме, подпоясанный алым платком, — вышел во двор, поклонился на разные стороны, прижимая ладони к груди и бормоча приветствия и благодарности, и неловко поднялся на возвышение, сооруженное из пары накрытых тряпьем сундуков. Тогда из хохочущей, визжащей, хлопающей в ладоши толпы гостей выступил начальник свадебного каравана — двух повозок, стоявших в отдалении; на них жениху с дружками предстояло ехать за невестой. Это был седобородый, широкоплечий человек в темном халате. Он сурово свел брови, оглядел затаивших дыхание гостей, уперся взглядом в жениха и недобро спросил: — Где голова? — Голова? — зачем-то повторил жених. Пожал плечами в еще не обмявшемся чапане и неопределенно махнул рукой: — Вот... Все засмеялись. Тут же масхарабозы добавили веселья — молодой прошелся вокруг возвышения колесом, а когда остановился, с него почему-то почти упали штаны, и он, подхватив их руками, убежал, вереща и припрыгивая. Старик же замахал руками, встал на цыпочки и передразнил писклявым голосом: — Где голова, где? И сам же немедленно ответил: — Как где?! Вот же она, вот! Но похлопал себя вовсе не по голове, а по заду. Когда хохот стих, начальник каравана недоуменно оглянулся, так при этом разводя руками, будто призывал всех присутствующих в свидетели: в его обязанности входит проверка, все ли у жениха в порядке; и вот он спрашивает, а жених-то, оказывается, болван: на простой вопрос не может ответить. Как же он, такой нелепый, поведет свой свадебный караван? Как, дурачина, с невестой справится? — Где голова?! — грозным криком повторил начальник. — Громче, громче отвечай, сынок, — послышался взволнованный голос матери. — Вот голова! — крикнул жених и в доказательство наличия головы стукнул себя кулаком по макушке: — Вот она! — Где рука? — Вот рука! — Где нога? — Вот нога! — Где плечо? — Вот плечо! — Где живот? — Вот живот! Начальник каравана спрашивал и спрашивал, входя в самые мелкие подробности жениховского владения: и где у него пупок, и где губы, и где уши. И то, и се, и пятое, и десятое, — и все, что он называл, требовалось непременно предъявить. |