Онлайн книга «Мизерере»
|
— А когда тебя приняли в саму секту? — Очень скоро. Из-за моего голоса. У меня был талант к пению. Может показаться, что мне повезло, но это не так. Мне угрожала большая опасность. — Опасность? — В мире Хартманна за фальшивые ноты приходилось дорого платить. — Кто руководил хором? Вильгельм Гетц? — В то время да. Потом были и другие… — Он вас и наказывал? — Иногда. Но не сильно. Для колотушек существовали надсмотрщики. — Как вы жили? Помимо работы в поле и хора? — Коммуной. Ели все вместе. Работали вместе. Спали вместе. О семье в традиционном смысле и речи не было. Хартманн на практике применял завет Господа Аврааму: «Пойди из земли твоей, от родства твоего». [25] Нашим единственным семейным очагом была Колония. И в какой-то степени мы обретали там тепло. Дальше было хуже. — Дальше? — Когда мы достигали половой зрелости. Утратив ангельские голоса, мы переходили к агогэ. Слово вызвало у Волокина смутные ассоциации. — Что это? — спросил он. — Греческое слово, относящееся к спартанской традиции. В античные времена дети спартанцев в определенном возрасте покидали родительский дом, чтобы получить военное воспитание. Именно это происходило в Колонии. Рукопашный бой. Обращение с оружием. Испытания на выносливость. И разумеется, наказания… — У вас было огнестрельное оружие? — В Колонии имелся арсенал. Она строилась как крепость. Никто не мог к ней приблизиться. Применялись все технологические новинки в области безопасности. Хартманн страдал паранойей. Он вечно ждал нападения. Не говоря уже об Апокалипсисе, которым он угрожал нам с утра до вечера. Сумасшедший дом. Русский попробовал представить себе жизнь этих детей, растерянных, подвергавшихся наказаниям, в мире, где законом служил болезненный бред одного-единственного человека. От этой мысли ему сделалось дурно. Всегда одно и то же. Мысль о страданиях детей затрагивала в нем какую-то тайную струнку. Чувствительное место, которое он не желал бередить. — Расскажи нам о наказаниях. — Мой мальчик, это не для слабонервных. — Не беспокойся за нас. Просто опиши мне, что с вами делали. — Только не сегодня. Не будем портить эту прекрасную рождественскую ночь. — Мы прошли через твое заведение. Неплохо для затравки… — Мой клуб — просто цирк. Сейчас я говорю тебе о настоящей боли. — В чем тут разница? — В страхе. Здесь все притворяются. Каждый знает, что стоит ему поднять руку, как боль прекратится. Настоящая мука начинается там, где нет границы, кроме воли твоего палача. Это и есть боль. — Ты испытал это на себе? — В Колонии мы все через это прошли. Волокин не настаивал. Он пошел обходным путем: — В каких случаях применялись наказания? — Наказывали за ошибку, но не только. Пытки применялись из-за всякого пустяка. Неожиданно. Посреди ночи. В любое время. Иногда, когда мы возвращались с полей, откуда ни возьмись появлялся Хартманн и выбирал нескольких из нас. Не говоря ни слова, он тащил нас в подвал главной фермы. Мы знали, что нас ждет. Его собственные изобретения: зонды, инъекции, химикаты. Хартманн считал себя исследователем. Ученым. Разумеется, всегда присутствовала духовная составляющая. Мы должны были сознаваться в своих проступках. Молить о прощении и пощаде. Под конец даже целовать ему руку. Dios en el cielo, yo en la tierra. [26] На земле он был нашим единственным господином. Касдан бесцеремонно вмешался: — Истязать детишек не слишком по-христиански. Милош расхохотался: — Мальчики, вы ничего не поняли в философии Ханса Вернера Хартманна! Он-то считал, что поступает по-христиански, причиняя нам боль. Разве вы никогда не слышали об умерщвлении плоти? Думаю, небольшой урок богословия пойдет вам на пользу. Послушайте меня, мои птенчики. Я сегодня в ударе… Чтобы достигнуть чистоты, нужна молитва. Но прежде всего — боль. Наказание — это очищение. Оно помогает человеку возвыситься. Это ключ ко всякому духовному росту. Выжечь зло внутри себя. Отринуть все земное. Плотское. Чтобы обрести душу чистую и свободную. Позвольте мне объяснить вам эту особую алхимию. В некотором роде парадокс. Надо отрешиться от своего тела, хотя оно в то же время проводник, орудие познания… Умерщвляя свою плоть, вы вступаете в разговор с Богом. Становитесь добровольным мучеником. Избранным. Свободным от себя и от мира. Extra mundum factus… [27] Волокин недоуменно переглянулся с Касданом. «Кошка-девятихвостка» была последним местом на свете, где он рассчитывал услышать богословскую лекцию. Милош продолжал: — Не надо хмуриться, друзья. Я говорю вам о вполне конкретных ощущениях. Вам не случалось замечать, что, когда вы голодны, ваше сознание обостряется? Вы переходите на более высокий уровень сознания. По-видимому, Хартманн испытал это на себе в послевоенном Берлине. Когда он впадал в мистический транс, голод лишь усиливал его видения, его откровения. И он обрел свой путь: молитва, голод, умерщвление плоти… Эти испытания открывают вам душу, мальчики. Дух становится тоньше и позволяет узреть Бога. Буддисты называют это пробуждением. Мусульманские суфии веками применяют такие упражнения. Но у христиан есть конкретный образец этого пути. Пути Христа. Мессия сошел на землю, вочеловечившись. Он испытал физические страдания, чтобы вернуться к Своему Отцу. Этот путь он прошел в муках. Он указал нам наш Путь. В «Асунсьоне» подражание Христу приобрело конкретные черты. Хартманн обращался прежде всего к детям. И поэтому он искал яркие примеры. Для бичевания он использовал особое дерево. Дерево Христа. Поэтому дети, испытывая боль, отождествляют себя с Иисусом. Так обычный ребенок отождествляет себя с телегероем, надевая его костюм. Волокин и Касдан переглянулись. Если им нужна была связь между прошлым и настоящим, Колонией и нынешними убийствами, они ее обнаружили. Тугой узел связывал все, что они сейчас услышали, с акацией в Ботаническом саду… Милош добавил бархатным голосом: — Вы знаете, вся эта боль была ненапрасной. Мы выполняли миссию… космического масштаба. Своими страданиями мы искупали грехи человечества. По мнению Хартманна, наша коммуна была совершенно необходима. Мы представляли собой очаг — средоточие веры и боли, которое в какой-то степени уравновешивало мир грешников… Теперь заговорил Волокин. Он хотел вернуться с небес на землю: |