Книга Осенний призрак, страница 89 – Монс Каллентофт

Или все-таки я не справлюсь сама?»

Перед ней возникает лицо психоаналитика Вивеки Крафурд. «Я всегда к вашим услугам, Малин».

К ее столу подходит ассистент полиции Аронссон с какой-то бумагой в руке.

— Я только что из архива, — говорит она. — Им потребовалось некоторое время, чтобы откопать это давнишнее дело. Больше там нет ничего, что касалось бы Фогельшё. В 70-х годах старик Аксель серьезно изувечил одного из своих работников. Пострадавший ослеп на один глаз.

— Я упал на землю, а он все продолжал хлестать меня кнутом. Спина горела. Я повернулся, пытаясь подняться, и подставил под удар глаз.

Еще один голос в расследовании. Малин и Харри беседуют с Сикстеном Эрикссоном в его комнате дома престарелых «Серафен». Из окна гостиной открывается вид на парк: голые деревья тяжело раскачиваются на ветру, дождь прекратился.

В семьдесят третьем году Сикстен Эрикссон по вине Акселя Фогельшё ослеп на один глаз. Обстоятельства этого происшествия изложены в бумагах, найденных в архиве. Эрикссон нанялся разнорабочим в замок Скугсо. Однажды он въехал в двери часовни на тракторе и сломал их. Взбешенный Аксель так избил его, что несчастный лишился глаза. Суд приговорил графа Фогельшё к штрафу и выплате пострадавшему минимальной компенсации.

Эрикссон сидит напротив них на диване с повязкой на одном глазу. Другой, когда-то серо-зеленого цвета, сейчас словно выцвел от глаукомы. На стене за спиной Сикстена висят репродукции картин Бруно Лильефорса: [76] лисицы на снегу, тетерев в лесу. Вся комната, как и ее хозяин, буквально пропитана запахом табака.

— Было такое чувство, что у меня в голове лопнуло яйцо, — вспоминает Сикстен Эрикссон. — До сих пор не могу забыть тот момент.

Медсестра, проводившая полицейских в его комнату, сказала, что старик совсем слеп. Второй глаз поражен глаукомой. Малин смотрит на Эрикссона и отмечает про себя, что, несмотря на увечье, держится он довольно бодро.

— Конечно, я хотел бы, чтобы Аксель Фогельшё понес более суровое наказание, — продолжает старик, — но ведь это известное дело: у кого в руках власть, того трудно заставить платить по счету. Он отнял у меня один глаз, болезнь — другой, вот и все.

Суд, приговоривший Акселя Фогельшё всего лишь к штрафу, вошел в положение обвиняемого: Сикстен Эрикссон действительно сильно повредил дверь часовни, так было написано в бумагах.

«Очевидно, что старик не мог сейчас отомстить графу, убив его сына, — думает Малин. — Но чего можно ожидать от самого Акселя Фогельшё, если он способен на такое?»

— Чем вы занимались после этого? — спрашивает Харри.

— Работал на заводе НАФ, пока тот не закрылся.

— Вам удалось перебороть свою ненависть к Акселю Фогельшё?

— А что мне еще оставалось?

— А боль прошла? — задает следующий вопрос Малин.

— Нет, но я научился жить с ней… Нет боли, к которой нельзя привыкнуть, — продолжает старик после небольшой паузы. — Со временем она как будто отделяется от тебя.

Малин чувствует, что теперь атмосфера их беседы не та, что в начале: в голосе Эрикссона появился холодок, доверительность постепенно сменилась отстраненностью. Интуиция подсказывает ей следующий вопрос:

— Ваша жена жива?

— Мы никогда не были женаты официально, хотя жили вместе с восемнадцати лет. Она умерла от рака печени.

— У вас есть дети?

Прежде чем старик успевает ответить, в комнату входит медсестра, молодая блондинка в форменном голубом комбинезоне.

— Время принимать лекарство, — объявляет она, направляясь к Сикстену Эрикссону.

— Сын, — отвечает старик на вопрос Малин.

— Один сын?

— Да.

— Как его зовут?

Медсестра осторожно закрывает за собой дверь, а Эрикссон улыбается.

— Свен Эвальдссон, — отвечает он, спустя несколько секунд. — Он взял фамилию матери и вот уже много лет живет в Чикаго.

Автобус тяжело движется вверх по Юргордсгатан. За окнами мелькают унылые лица пассажиров, их силуэты кажутся размытыми за мокрыми стеклами.

Малин и Харри в задумчивости стоят на пороге дома престарелых и смотрят на дождь.

— Ведь и те крестьяне-арендаторы наверняка знают о случае с Сикстеном Эрикссоном, — говорит Харри. — О нем, должно быть, помнят здесь до сих пор.

— Даже если они и знают об этом, то, скорее всего, не смогли связать его с нашим делом, — отвечает Малин. — Или же просто не хотели о нем говорить. Их можно понять: ведь нет никакой гарантии, что Фогельшё снова не станет хозяином Скугсо, так что лучше молчать.

Они направляются к машине, когда у Малин звонит телефон.

На дисплее незнакомый номер.

— Малин Форс.

— Это мама Ясмин.

Ясмин? Разве у Туве есть подруга с таким именем?

И тут Малин вспоминает женщину в палате реабилитационного центра и ее дочь в инвалидном кресле. «Настоящая мать, — снова думает она. — Что бы я делала, если бы такое случилось с Туве?»

По лицу стекают струи дождя, куртка промокла насквозь.

— Здравствуйте. Что-нибудь случилось?

— Вчера мне снился сон… — начинает мама Ясмин.

«Только не это, — думает Малин, вспоминая Линнею Шёстедт, не отличающую снов от яви. — Сейчас нам нужны только факты».

— Видели сон?

— Мне снился парень с длинными черными волосами. Не помню, как его звали, но он часто навещал Ясмин первое время после аварии. Они были едва знакомы, но парень дружил с Андресом, погибшим в той автокатастрофе. Приятели Ясмин ничего не знали о нем. Мне казалось странным, что он к нам ходит, но был всегда приветлив, и потом, Ясмин навещали очень немногие. Я надеялась, что участие ровесников вернет ее к жизни.

— И он вам приснился?

Малин не ждет ответа на свой вопрос, она вспоминает, что у Андерса Дальстрёма, барда из лесной избушки, тоже длинные черные волосы.

Итак, он снова появился в расследовании. На этот раз из сна.

— Длинные черные волосы? И вы совсем не помните, как его звали?

— Нет, к сожалению. Мне приснился хорошо одетый молодой человек. Он смотрел фильм о том юноше, который навещал Ясмин. Старое черно-белое кино. Хотя постойте! Мне кажется, его звали Андерс. Фамилия… Фальстрём, что ли…

Андерс Дальстрём пьет кофе в буфете магазина «Академическая книга», что сразу за магазином «Стадиум» и площадью «Юлленторгет». «Дорогая кофейня в американском стиле, здесь предлагают настоящий латте», — вспоминает Малин.