Онлайн книга «Государевы конюхи»
Озорной усмехнулся. — А что, и бестолковые мужики были? — Да был один… Приехал на санках, санки лукошками уставлены. Золу, сказывал, привез. Ему в ответ — да уж куплена зола, поворачивай назад! А он свое гнет — у соседа-де моего золу брали, а моя лучше! Насилу и отогнали. — На что им зола? — удивился Богдаш. — Господь один ведает. Про золу-то я от кума знал, он им возил. Сбегал я с утра к куму-то, взял лошадь, взял лукошки. Пока у ворот отирался — много чего услышал! — А кабы вовнутрь пустили с теми лукошками да сказку подьячие отбирать принялись? — А никого почитай что и не пускали. Уж точно — взяли печатню в осаду! Второй уж день… А что, Богдаш, ведь не зря раньше печатное дело колдовским и богопротивным считали? — Кто их, грамотеев, разберет! Стало быть, ничего про грамоту ты не прознал? — Я вот что прознал. Стрельцы строго смотрят, чтобы из печатни не вынесли чего. А есть там сбоку одно окошко, так я сам видел, встала баба на носки да и сунула туда узелок с ковригой, и никто ее не заметил! Помяни мое слово — днем-то поостерегутся, а ночью непременно попытаются из того окошка что-нибудь наружу передать. Они, с печатного двора, уже первый страх пережили, теперь приглядываются, поди, как бы изловчиться? — Ночью стрельцы вокруг караулом ходят. Вторую ночь, горемыки, маются. — Может, они и схватят, коли кто чего передаст. И в Земский приказ поведут. Да, чаю, не доведут… Тут Озорной и Желвак переглянулись и разом усмехнулись. — Пусть Земский приказ черную работу сделает, а мы, молодцы, можем и на готовенькое… — Вот потеха будет, коли Данила, а не мы, по верному следу идет! — Опять же, это одному Господу ведомо. Данилу они отыскали в шорной, где Семейка обучал его работе с кожей. Там же был им собран и ужин. Ужинать они собирались попросту — черным хлебом и дюжиной ястыков самой дешевой, ястышной икры, которой не столько съешь, сколько расплюешь, не глотать же все эти жесткие пленки и прожилки. Запить же думали квасом. — Присаживайтесь! — Семейка подвинулся, освобождая место на узкой скамье. — Тут всем хватит. Молитву, как старший, произнес Тимофей. За едой о делах говорить грешно — разве что о самой еде. — Зернистая икра хороша, спору нет, — рассуждал Богдаш, — да на мой вкус лучше паюсная, посолонее будет. Ее прямо в ястыках солят, потом подсушивают, потом только очищают. Да ты ешь, Данила! — Будет и на нашей улице праздник, — пообещал Семейка. — Будем и мы зернистой икоркой баловаться. Вон Масленица скоро — уж договорюсь с сестрой, дам ей денег — напечет она нам блинов, накроет стол и со сметаной, и с маслом, и с икрой! — До Масленицы еще жить да жить… — напомнил Тимофей и отставил пустой ковшик. — Ну, слава те Господи, напитал нас, грешных! Данила, как твоя девка-то? — Никто за парнишкой не приходил. Она и вдругорядь была, перед тем, как стемнело. — А у вас, светы? — спросил Семейка. — У нас подозрение есть, что коли грамота и впрямь в печатне, то ее ночью попытаются вынести. — Покараулить, выходит, надобно? — понял Семейка. — Ин ладно. Что, не пойти ли вздремнуть? Тоже дело было обычное — раз конюх в неположенное время спать завалился, стало быть, ночью отворится известная калиточка у Боровицких ворот и поскачет гонец, и понесется, едва ли не на всем скаку тыча в нос подорожную воротным сторожам. А подорожная-то из Приказа тайных дел… — А можно! — согласился Богдаш. — Айда на сеновал! Тулупами укроемся, а дед разбудит. И он разбудил к указанному сроку со всей ответственностью старика, которому еще охота пригодиться в важном деле молодым. Зная, что при нужде Башмаков выручит, конюхи не пешком пошли, а оседлали бахматов. Мало ли — вдруг погоня? Даниле в виде особой милости позволили взять не Голована, а конька посмирнее, не такого каверзного. Выехав калиткой и обогнув прямо по льду Неглинки притихший Кремль, конюхи оказались возле Охотного ряда. Там уж до печатни было рукой подать. И точно! Прохаживались стрельцы по Никольской! Отходили и приходили! Да не один караул — видать, Земский приказ немалый переполох устроил: конюхи, с другой стороны заехав, и других стрельцов увидели. Отродясь печатню так не стерегли, как в эту ночь. — Дураком последним надо быть, чтобы попытаться оттуда хоть соломину вынести, — заметил Тимофей. — Стрельцы вторую только ночь тут торчат, — сказал Богдаш. — Не надоело им еще, видно, усердие являть, и Арсений это понимает. А вот на четвертую ночку, коли стрельцы будут те же самые, с ними какая-нибудь добрая душа разговор заведет, горячего сбитенька предложит. — Не получилось, видать, у приказных с выемкой-то, — Семейка усмехнулся. — Так нам же лучше! Кабы сейчас мы стрельцов тут не увидели — стало быть, грамота уж в Земском приказе! И что бы мы Башмакову сказали? Уговорились так — Данила с Тимофеем поехали обратно, дремать при оседланных бахматах, а Желвак с Семейкой остались караулить с тем, чтобы отдохнувшие конюхи их часа через два сменили. Но ни в ту ночь, ни в следующую ничего не случилось. * * * — Ниточка, Гаврила Михайлович! Ниточка! Деревнин уж не знал, как быть со взбесившимся ярыжкой. Препровожденный к нему Стенька только одно и повторял: — Нашлась-таки! Слава те Господи — ниточка! Наконец подьячий взял Стеньку за плечи и принялся трясти, приговаривая: — Какая тебе еще ниточка, блядин сын? В швецы ты, что ли, подался?!? — Ниточка, Гаврила Михайлович! — повторил счастливый, словно новобрачный, Стенька. — Семен-то Алексеевич — орел! Он что догадался? Он догадался в бумагах посмотреть, кто от Печатного двора жалованье получает! — И на кого он в бумагах напал? — Справщиков-то в Кремле нанимают! Успенского собора ключаря Ивана, попа Михаила, ты его знаешь, ему в прошлом году пропавшую шубу нашли! Ниточка между Верхом и печатней, Гаврила Михайлович! Вот кто мог грамоту-то вынести и передать! — Да погоди ты радоваться! — одернул Стеньку Деревнин. — На одном-то конце ниточки — еретик Грек, а на другом-то конце? Ты об этом подумал? Кто книжицу-то в печатню посылал? Тут Стенька и увял… — Стало быть, не будут справщиков пытать-то? — с унынием вопросил он. — Кабы какого ненужного имени не назвали? — Коли эта грамота и впрямь затейного письма склад, хотя я сколько служу — не упомню, чтобы на Москве по дереву писали, то никого, Степа, хватать и пытать не будут, а соглядатаев приставят. Так что угомонись, Степа, дельце еще только начинает раскручиваться. |