Книга Государевы конюхи, страница 288 – Далия Трускиновская

Данила прекрасно знал, какого рода сведения получают от тех преступников, кто вздернут на дыбу. Они родных мать-отца оговорят, лишь бы от них отвязались. На себя поклепы удивительные возводят, чтобы кат опустил плеть и велел подручным развязывать окровавленную жертву.

Просвета Данила не видел никакого. Евтихеев сперва велит с него всю шкуру ободрать, изготовит такую сказку, что из-под Беклемишевской башни дорога будет одна — на виселицу. А потом уж преподнесет государю свое превеликое достижение — разоблачил-де конюха-двурушника, что одной рученькой на Приказ тайных дел трудился, другой же — лесным налетчикам помогал. Тут-то и будет вбит клин между государем и Башмаковым…

Евтихеев видел, что Данилины губы шевельнулись, но не разобрал слов. Слова же были простые: «Богом клянусь…» Прочие прозвучали в Данилиной голове и в весьма путаном порядке. Не было принято на Москве клясться ни Богом, ни честью, этот обычай уцелел в памяти с давнего, оршанского времени. Но сейчас Данила без него не мог — он должен был поклясться, что не скажет на дыбе ни единого слова. Возвести поклеп на себя — значит возвести поклеп на Башмакова. Да и на товарищей заодно. Лучше уж молчать — пусть хоть на кусочки режут…

— Молчишь, сучий потрох? — почти ласково спросил Евтихеев.

Разумеется, он вложил в свой вопрос определенное ехидство. Но далеко ему было до Богдашкина злоехидства! Хуже некуда — Семейка с Тимофеем подъезжают к Казани, Богдаш как ни в чем не бывало купает лошадей. Дед Акишев, который знает многих в Разбойном приказе, и не подозревает, что нужно спешно бежать сюда с барашком в бумажке. А сердитый Ульянка небось по торгу бродит, калачами объедается.

— Ну, помолчи, помолчи…

Евтихеев взялся читать столбцы, подозвал Соболева, что-то ему показывал пальцем с умным видом, тот важно кивал, показывал пальцем иное. Оба делали вид, будто никакого Данилы в горнице нет, и одновременно — что написанное в столбцах имеет к нему прямое отношение. Данила искоса глянул на окошко. Нет, не уйти — рамы железные, в них узор из железных же прутьев в виде кругов и клиньев, и в этот узор вделаны куски слюды. Мало того — окно на замке, мало чем поменее амбарного! Как видно, не он первый додумался удрать из Разбойного приказа в окошко…

Данила, дав клятву, некоторое время был суров и мрачен — коли бы сейчас приступился к нему кат, и точно мог бы изрубить в кусочки, словца бы не услышал. Но невозможно долго стоять вот этак, пень пнем, и думать о погибели. Данила задал себе вопрос — что означает поведение Евтихеева? И хоть не сразу, но ответил: подьячий ждет Савку, посланного взглянуть на Бахтиярово тело. Бежать недалеко — туда и обратно, пожалуй, версты не наберется. А что такое верста для здорового бойкого молодца? Опять же, лишнего времени в избе для покойников не потратит — рожа у бедняги Бахтияра приметная, долго в нее вглядываться не придется.

Хоть в этом Данила оказался прав. Савка распахнул дверь, встал на пороге, быстро поклонился.

— Ну, что, врал конюх? — спросил Евтихеев.

— Не врал! Точно, лежит там Бахтияр! Да и не первый день! Я спрашивал, кто принес!

— И кто же?

— Конюхи с Аргамачьих конюшен… — и, увидев недовольство на лице подьячего, Савка тут же добавил: — Там смотрителем Федот Строчевой, он врать не станет, зачем ему?

— Не умничай! Как Бахтияра порешили?

— Рана в горле, узкий нож, не иначе, жилу перешиб.

— Какой еще узкий нож?

— Клинок в ширину менее полувершка, — Савка показал расстояние пальцами.

— Так и я говорил, что джеридом закололи, — подал голос Данила.

— А ты почем знаешь, что джеридом? — спросил Соболев.

Тут-то Даниле и стало страшно.

Он многому научился — ходить за бахматами и аргамаками, драться на кулаках, управляться с норовистым конем, и ему казалось, что главные науки в жизни усвоены. Он даже нашел способ справиться с Богдашкиным злоязычием. О том, что не всегда следует выкрикивать все, что тебе ведомо, он знал, но неким до поры бесполезным знанием. Это была уже вторая ошибка — пожалуй, что поопаснее первой.

Евтихеев встал, хмурый и грозный.

— Эй, молодцы! — крикнул он. — Бакшеева, Середникова сюда! Савка, стой, не пущай сучьего сына!

Данила понятия не имел, что затеял подьячий, но вряд ли приятное. Скорее всего, хотел, чтобы пленника немедленно отволокли в Беклемишевскую башню, к катам.

Сейчас, когда пытка стала неизбежной, Данила понял — нельзя до нее дожить! Нужно расстаться с жизнью сейчас же — в драке кинуться на чей-то нож. Подсаадачник и засапожник у него отняли в кабаке, но оставались джериды — стало быть, он мог прихватить с собой кого-то из Разбойного приказа на тот свет!

Отскочив в угол, он полез за пазуху и быстро вытащил замотанные в чистую тряпицу джериды. Тем временем вызванные подьячим Бакшеев и Середников вошли в горницу даже без поклонов.

— Ну-ка, возьмите молодца да обыщите! — приказал Евтихеев. — Непременно у него джериды сыщутся!

— Только суньтесь! — крикнул Данила и ухватил джерид так, как следует для броска.

Возникло противостояние — в углу готовый к бою и совершенно утративший рассудок Данила, у дверей — Савка, Бакшеев и Середников, у стола стоят онемевшие от такой наглости подьячие. Долго это длиться не могло, но как раз на исходе мига общего молчания дверь опять распахнулась и в горницу влетел поставленный стоймя мешок человеческого роста. За мешком, придерживая его, чтобы не грохнулся, ввалился здоровый детина, до того здоровый, что сразу всем стало мало места.

— А вот еще один! — зычно возгласил детина. — Бахтияра ему подавай!

В мешке рычало и страшно хрюкало.

— Кто таков? — быстро спросил Евтихеев.

— А шут его разберет! Духовного звания, коли не врет!

Тот, кто был в мешке, судя по звукам, яростно отплевывался.

— Разоблачай! А вы стойте, его не пущайте! — Евтихеев мотнул головой в сторону Данилы.

Из мешка зазвучал мощный, густой, но хриплый и пропитой голос.

— Бляди! — проревел он. — Пустите, не то прокляну! Мое слово крепко!

И дальше мастер крепкого слова пустился в такие загибы, что Евтихеев на некое мгновение напрочь забыл про Данилу — ему как хозяину помещения достались особо извращенные пожелания.

По движениям стоящего дыбом мешка можно было без труда определить, где у него зад, где перед, и откуда вылетают гнилые слова. Соболев отпихнул обалдевшего Савку и залепил мешку препорядочную оплеуху.

Дальше началась безобразная суета — приказные кинулись зачем-то хватать и валить на пол взбунтовавшийся и орущий мешок, вопил и Евтихеев, кляня подчиненных за то, что приволокли ему крикуна, не удосужившись сперва его вразумить.

Образовался проход к неплотно притворенной двери.

И Данила кинулся вон из горницы.