Онлайн книга «Бикфордов мир»
|
– А мы до рассвета, я знаю, как к речке выйти, а ни отец, ни братья этого пути не ведают. – К речке – это хорошо… Но если пойдешь, надо будет тебе меня слушаться… – Буду, – пообещал Андрей. – Ну вот, тогда первый приказ: всю ночь стеречь тачку, а перед рассветом разбудишь меня и тронемся. – Хорошо, – кивнул Андрей. – Не-е, – перебил его инвалид. – По-военному надо отвечать: «Слушаюсь!» – Слушаюсь, – прошептал Андрей. – Хорошо, иди. Андрей тихонько запер за собой дверь и сел возле тачки, облокотившись о крыльцо часовни. Сверху светили звезды и гудел гудоколокол. Андрей улыбнулся. Пока отец и братья дождутся знамения, он будет уже далеко. Спать не хотелось. Всю ночь наблюдал он за небом, и показалось ему, что звезды движутся вслед за луной. А когда предлучи еще не показавшегося солнца разогнали мрак, Андрей живо поднялся на ноги, зашел в часовню и, помолившись, разбудил инвалида. – Как там нас утро встречает? – Кортецкий заерзал, приходя в движение. – Хорошо, – ответил Андрей. Инвалид встал, скрутил шинель, и они вышли. Остановились у тачки, где инвалид сунул шинель в мешок. – Теперь ты будешь катить ее, – сказал он. – Тот, кто приходит позже, становится младшим по званию. Андрей кивнул, взялся за две расходящиеся деревянные ручки и направил тачку к воротам. Инвалид зашагал рядом, озираясь на солнце и улыбаясь сдержанной радостью. Выйдя за ворота, они на минутку остановились. Андрей поклонился скиту, а инвалид обвел постройки ехидным взглядом. – Давай быстрее, а то здесь и останешься! – поторопил он Андрея. Единственное колесо тачки поскрипывало жалобно, наезжая на ветки, опавшие с крон. Андрей спешил, старался, хотя бессонная ночь уже давала о себе знать. И исчезло куда-то звучание колокола, к которому, казалось, он уже привык, как к чему-то неизбежному и постоянному, как небо. А может, просто бессонная ночь отлучила его временно от слуха, и не успел он обернуться на кедр-колокольню, надеясь, что в последний раз, как услышал недовольное бурчание инвалида: – Гудит, проклятый! Андрей глянул на Кортецкого испуганно и тут же возвратил свой взгляд на тачку. И сам услышал гудоколокол, воющий протяжно и негромко. И пропало желание обернуться и посмотреть напоследок вверх. Утром Владимир и Николай разбудили отца. – Андрей ушел, – сказал Владимир. – Я видел их. – И не остановил?! – спросил Иван Тимофеич, поднимаясь с лавки. – Нет. – Да, – кивнул отец. – Не надо было. А вы? Не хотели с ним? – Мы будем ждать знамения, – твердо произнес Николай и опустил голову. – Зная лишь полдороги, не дойдешь до ее конца. – Да, – Иван Тимофеич сцепил ладони. – А ведь он звучит. Звучит! – и глаза его загорелись. – Главное, верить, верить и ждать. Терпеливым все отблагодарится. Ведь звучит он? Братья кивнули. Иван Тимофеич встал. – Какой сегодня день? – Третий, – ответил Николай. – Третий?! – повторил сам себе отец. – И был вечер, и было утро, день третий… И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной, для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов… Не буду я переписывать учение. Каждый волен изменять только им самим написанное. И вышел Иван Тимофеич на крыльцо, вдохнул утреннего воздуха. Вдохнул свежести и звуков. Почувствовал тепло солнца и подумал о своем младшем сыне, пожелал ему небесконечного пути. Зайдя в часовню, отец и его сыновья оставили дверь отпертой, чтобы впустить внутрь солнечные лучи. Лучи осветили нижний ряд иконостаса и ноги распятого Христа. И зазвучал в часовне тройственный шепот, а когда затих, вместо тишины воцарилось звучание гудоколокола, и долго еще не вставали с колен молящиеся, слушая это звучание и наполняясь им. Вышли они из часовни, но дверь не закрыли. А лучи солнца опустились, сползли с иконостаса и освещали теперь деревянный настил пола. Ожила, зашипела вдруг черная «сковородка», прибитая инвалидом к распятию, и строгий далекий голос заговорил размеренно, оставляя между словами длинные пространства-паузы: «Передаем сводку Совинформбюро. Прослушайте сигналы точного времени: в Москве, Ленинграде, Киеве – 1945 год, лето, в Перми, Норильске, Магнитогорске – 1943 год, лето, в Усть-Илиме, Воркуте, Анадыре – 1939 год, осень. Сообщение для Перми, Норильска, Магнитогорска и районов Восточной Сибири: после тяжелых продолжительных боев советские войска оставили Крым, враг понес серьезные потери в живой силе и технике…» Словно заметив, что в часовне никого нет и никто не слушает этот далекий голос, «сковородка», издав какой-то кашляющий звук, замолчала. Настал вечер. На краю неба проклюнулась первая, еще тусклая из-за неполной темноты звезда. Где-то рядом заухал, проснувшись, филин. Пришло время просыпаться спавшему и засыпать бодрствовавшему. И вдруг в том месте, где только-только было красное солнце, поднялся яркий столб света, как бы защищая землю от падающего ночного неба, от его темных сил, созидающих ночь. – Гляньте! – крикнул Иван Тимофеич сыновьям. Обернулись они и замерли. – Неужели дождались… – шептал Иван Тимофеич, и в глазах у него блеснули слезы. – Счастье какое… – Что же теперь? – спросил старший сын, и в его голосе зазвучали растерянность и надежда. – Собирайтесь, – сказал отец, не сводя взгляда с яркого столба. – Берите хлеб, одежду. Побежали сыновья собирать свои котомки. А отец остался стоять. Между ним и далеким горизонтом сияло знамение Господа, указующее путь. Владимир и Николай подошли к отцу. – Благословляю вас в путь, – заговорил отец. – Путь далекий, но, пройдя его, вы выйдете туда, где исполнятся ваши чаяния. – А вы, отец?! – спросил Владимир. – Я не пойду. Сил у меня уже мало, но верю, что смогу отдать долг и за себя, и за вас… Братья замолчали, переглянулись. – Да и оставив меня здесь, вы чаще будете вспоминать, откуда пришли… Слишком старый я для дороги… Идите. Путь очень далекий, и идти придется вам ночами. Владимир и Николай неподвижно стояли перед отцом, не сводя с него глаз. – Идите же! – чуть не закричал Иван Тимофеич. Владимир переступил с ноги на ногу. Николай потупил взгляд. – Палкой мне вас гнать, что ли?! – рассерженно вопросил отец. Владимир подошел к отцу, обнял его и зашагал к воротам. То же сделал Николай. Они ушли, а он стоял и не сводил глаз с яркого столба, в сторону которого только что ушли его сыновья. Ушли, чтобы больше никогда не вернуться. |