Книга Теория описавшегося мальчика, страница 37 – Дмитрий Липскеров

— Согласен, — ответил Иван, ознакомившись со списком.

— По два концерта в каждом.

— Я знал, что мы найдем общий язык, Эндрю Васильевич.

— Спасибо, что доверились мне, Иван Диогенович. Да, — слегка замешкался импресарио, — с вашего позволения, Андрей Васильевич.

— Конечно.

Мужчины быстро подписали контракт, причем Настя придержала правый край ксилофона, чтобы Иван высвободил руку. Она улыбалась. Ее возлюбленный верно двигался к намеченной цели.

— Поздравляю! — протянул руку Жагин.

— И я вас.

Партнеры обменялись рукопожатием.

— Не буду вам мешать собираться в дорогу! — Импресарио поднялся со стула и почувствовал сильнейшую головную боль. Стиснул зубы. — Через три дня у нас город Ковров. Билеты и автомашина будут вовремя.

Шатаясь, он спустился по лестнице и вышел на улицу. Неожиданно берет, скрывающий лейкопластырь, треснул по шву, соскочил с головы и улетел куда-то в подворотню. Жагин сел в «мерседес» и, прежде чем тронуться, долго дышал. Боль отступила…

Настя была вне себя от счастья:

— Все происходит так, как ты хотел!

Тем не менее лицо Ивана оставалось серьезным и напряженным.

— С ним что-то не так! — определил человек-ксилофон.

— С кем?

— С Жагиным же!

— По-моему, человек находит себя, — Настя переворачивала ксилофон набок и тяжело дышала, запыхавшись. — Это замечательно! Ты принял в его судьбе участие!

Иван практически уже не мог ее переносить. Все в ней раздражало его измотанную душу. И казалось, что женщина его любит беззаветной любовью, той самой ветхозаветной, но от абсолюта человек-ксилофон мучился, да и не любовь была ему нужна сейчас, а точное соответствие. Ивану до боли хотелось положить Настю в ванну и открыть слив. Но вместе с тем он понимал, что сейчас Настя необходима ему. Она — технический инструмент в большом замысле, а он — Исполнитель… Неожиданно Иван вспомнил деда и, пока женщина натирала его деревянные части полиролью, сделал стоп-кадр этого воспоминания и всматривался в старика. Дед стоп-кадр отменил, повернулся, собираясь уходить, и произнес на прощание:

— Ислам, не бойся медведей!

Дед исчез. Растворился на фоне другой мысли.

— Жагин находится в опасности, — сообщил Иван.

— В какой? — Она уловила в его голосе тревогу.

— Как человек, он может погибнуть.

— Он болен? Его собираются убить? Кому его выгодно убивать?

— Я сказал: как человек!

— А как еще можно погибнуть? — Она пролила чрезмерно полироли на поверхность инструмента, вызвав в Иване приступ гнева.

— Ты можешь делать хоть что-нибудь аккуратно?!! Это почти невозможно выносить! Сосредоточься! Все, что требуется от тебя, — простая собранность, как от медсестры в больнице. Ничего более! Это понятно?!! Мы находимся в трудном моменте существования! Кругом медведи!!!

Она вновь плакала, а ее слезы бесили его:

— Перестань! Ты все время льешь слезы! Во мне антиматерия, и мне тяжело! Ты дестабилизируешь мое состояние!

— Прости!

— И не проси больше прощения!

— Почему?

— Не твоя вина, что ты не в состояния осознать меня! Стань незаметной!

— Ты не любишь меня?

— Ты можешь понять, — он почти кричал, — вбей себе в голову, что существуют вещи гораздо важнее любви! Всех Любовей на свете! За все тысячелетия! Смешанная воедино, она, любовь, — лишь запятая в важном и огромном тексте, в котором таких запятых бесконечность.

— Я понимаю, — у нее тряслись руки. Настя, не понимая за что, чувствовала огромную вину в своем любящем сердце. Влажными руками она расстегнула маленькую молнию в специальном месте кожаного чехла, в котором находился человек-ксилофон, и прислонилась щекой к его горячему мужскому остатку тела. Роняла горячие слезы, стекающие на ее губы и его плоть. Он лишь молчал в ответ, сдерживая свое короткое азиатское дыхание. Через несколько движений она почувствовала во рту вкус полироли…

Мальчик Витя, пяти лет, держащий маму за руку и шагающий за ней следом по перрону, вдруг увидел на крыше одного из вагонов невероятное количество птичек с красными головками.

— Мама, птички! — и указал пальчиком.

Мать нервничала, боясь опоздания; свободной рукой она толкала огромный чемодан. Она неделю назад развелась с мужем-вертолетчиком и теперь уезжала с сыном к маме в Ковров.

— Да-да, — не оборачиваясь, согласилась мать. — Птички.

— Их так много, — настаивал Витя. — Погляди.

Мать коротко обернулась, пробежала взглядом по вагону с птицами и объяснила сыну:

— Это снегири, видишь красные грудки… Зима кончится, и они улетят. На север.

— На поезде? — уточнил дотошный Витя.

Для гастролей импресарио Жагин принял в долгосрочную аренду целых два пассажирских вагона, с отделкой для VIP-пассажиров. Восемь люкс-купе с ванными и обычные для персонала. Он был профессионалом и рассчитал, что так будет экономичнее, да и комфортнее для его артиста. Меньше перемещений, а соответственно внимания. Из своих бывших домочадцев Жагин взял лишь рыжего охранника Митю. Он ему казался смышленым.

Когда поезд тронулся, Жагин сделал ряд звонков и убедился, что все идет как запланировано. Весь Ковров был завешан афишами, гласящими:

«Впервые в гастрольном туре

ЧЕЛОВЕК-КСИЛОФОН!

Он перевернет ваши души!

Духовная и народная музыка».

А внизу афиши в рекламных целях Жагин указал собственную фамилию, понимая, что если народ придет, то именно на него.

У Жагина болела голова. Сильно болела. Он то и дело глотал обезболивающее, но муки лишь на время становились терпимее, а потом вновь — яростная боль.

Импресарио лежал на кровати в своем купе, зажав уши руками. Ему казалось, что голова в прямом смысле слова трещит по швам. Жагин сдерживал стон отчаяния, вновь мучился и пил коньяк.

Менингит, думал Андрей Васильевич. Эта мерзкая птица внесла заразу в его кровь, и на этих гастролях он загнется. В Коврове! Какая насмешка судьбы! Жагин даже улыбнулся. Когда-то, в девяносто пятом, вот в таком же маленьком заштатном городке его артист, молодой вокалист, выпил несовместимую с жизнью дозу алкоголя и скончался возле занюханного ресторана от мгновенной остановки сердца. Жагин тогда его сам и нашел. Правда, несложно было. В городке был один морг. Его ночью открыли, сделали одолжение для столичной знаменитости, и среди бомжей и простых умерших, лежащих вповалку, он раскопал тело своего несостоявшегося проекта и положил на его мертвую грудь иконку.

Если Жагин умрет в Коврове во время тура человека-ксилофона, его тоже найдут где-нибудь в морге, в котором температура будет плюсовой, а его и без того жирное тело раздует беспредельно. Все газеты и таблоиды напишут, что в конце жизни у самого известного продюсера России поехала крыша и он послал на х… Саму Первую… Ну и второго и третьего он тоже послал на то же расстояние… Похороны Андрея Васильевича Жагина будут сиротскими. Никто не придет. И Ваганьковского не будет.