Онлайн книга «Теория описавшегося мальчика»
|
— Не стоит. — Странно, конечно, что ты ко мне… Мы ведь в институте не очень… Яков Михайлович сунул руку в портфель, нащупал шприц, сковырнул ногтем колпачок и одним движением из портфеля прямо Сене в шею иглу воткнул. Сеня здесь же и обмяк в мгновение. Московский гость пыхнул сигарой и, перезарядив шприц из ампулы, встал со стула и прошагал в комнату к жене однокурсника. В несвежей ночной рубашке, она была похожа на ведьму, да еще пыталась закричать перекошенным ртом, когда увидела воткнутый в сонную артерию шприц. — Простите, Наташа! Яков Михайлович вернулся к Сене и перетащил его тело к жене. Три часа психиатр ел котлеты, пил коньяк и курил сигары, испытывая чудовищную ярость. Он был уверен, что пуля попала продюсеру в огромную башку, но увидел в оптический прицел, как «убитый» Жагин задернул занавески. — Скотина! — не выдержал. — Свинина! А потом психиатр еще час курил и пил. В дверь постучали. Викентий молча прошел в комнату, налил коньяка и сделал большой глоток. Шея молодого человека была синего цвета — после крепкой руки осветителя. Викентий открыл дверь в соседнюю комнату, посмотрел на недвижимые тела. — Убил? — Не знаю, — безразлично отозвался отец. — Мог, если не рассчитал… — Глупо все, глупо! — не мог успокоиться Викентий. — В этот раз не получилось, в следующий получится. — А будет ли следующий? — Будет. Этот ксилофон до смерти не успокоится! — Яков Михайлович потянулся было за котлетой, но передумал. — Он — Вера, говоришь? — Складно играет, — подтвердил Викентий. — И поверить можно. — И ты поверил? — Я никому не верю. Только себе. — А мне? — Яков Михайлович поглядел сыну прямо в глаза. — Мне веришь? — Ты мой отец. Это больше. Яков Михайлович остался доволен ответом: — Родственные связи — главное! Съешь котлет. Кстати, вкусные. — А остальным что есть? — поинтересовался Викентий и запихнул котлету в рот целиком. — Вы же банчок взяли вчера! — Так мы сразу после этого в птиц и обернулись. Деньги отоварить не успели. Теперь они все у тебя… Клевали, как голуби, на помойке! — Отец сверкнул глазами недобро. — Прости, конечно… Жагина застрелил? — То ли промахнулся, то ли… — Яков Михайлович ткнул картофелиной в соль. — Наверное, промахнулся все же… Живой. — Семь моих сегодня погибли! — Викентий втянул кислый воздух квартиры маленькими ноздрями. — Всех — Жагин. — Убьем, сын. Не сомневайся, — психиатр потянулся и зевнул. — Оставил там своих? — Лежат по крышам соседних поездов. Как в птиц обернутся, сядут по стенкам вагона. — Вот ведь у дятлов плюс! Цепляетесь даже за вертикальную поверхность!.. — Съел еще котлету. — Главное — пластинка! — Помню. Добудем! — Викентий смотрел в даль своей души, готовый к борьбе. — Если он — Вера, — не успокаивался Яков Михайлович, — тогда я кто? — Сам же и ответил: — Я — Вещество. Я — Материя! В Материю не нужно верить, ее руками можно потрогать! Однако и материя имеет обратную сторону и внутреннюю… Старуха где? — В гостинице разместили. Спит, как всегда. — Будите! — почти закричал Яков Михайлович. — Пусть прямо у окна стоит. Хоть сутки! — Согласен. Викентий шагнул к входной двери и отдал необходимое распоряжение. Затем сын с отцом завалились в кровать однокурсника Сени и его жены Наташки, которые по-прежнему валялись на полу. Чуть засветло тело Викентия закорежило, он вновь поменялся на птицу — красноголового дятла из Красной книги. Подергал головкой и полетел к железнодорожной станции. Ее привели к Ивану. Раскрасневшаяся от мороза, она была необыкновенно хороша, особенно когда чай пила. Тонкие пальчики отламывали кусочки печенья и подносили их к чувственному рту. Она по-провинциальному слегка высовывала навстречу десерту алый язычок, и у Ивана перехватывало сердце. — Настенька! — мягко произносил он ее имя. — Что? — Она опускала глаза, смущенная его вниманием. — Вы прелесть! — Да что вы, Иван Диогенович. Я обычная. На этот раз разгоряченная чаем девушка расстегнула три пуговки ворота платья, показав шею во всей ее красе. Иван чувствовал себя влюбленным, и от его нравственных и физических мучений, казалось, и следа не осталось. — А дедушку вашего мы начальником станции сделаем! — Неужели это возможно? — девушка улыбнулась, как солнце просияла, открыто и ослепительно. — Даже нужно! — уверял человек-ксилофон. — Столько лет безупречной службы! — Спасибо вам, Иван Диогенович! — Она улыбнулась еще чудесней. — Дедуля так об этом мечтал! — А хотите сыграть со мной? — неожиданно спросил Иван и тоже улыбался в ответ честно и открыто. — Прямо сейчас? — заволновалась девушка и зашевелила пальцами, будто вспоминали руки игру на ксилофоне. — А чего ж нам откладывать? — А помешаем кому? — А мы тихо и, как сейчас, бочком! Берите молоточки! Как подросток, она долго сомневалась, а когда решилась, то сомнения улетучились в купейную вытяжку целиком. Она превратилась в ребенка, как только взялась за молоточки. — Неудобно боком-то! — засмеялась. — И легонько коснулась бруска с нотой «ля». И все… Ее душа целиком была подарена ему, с легкостью, с неизбежностью. Как будто к Вере в Бога пришла душа и воссоединилась с ним… После «ля» больше ни одной ноты сыграно не было. Он судорожно расстегивал остальные пуговки ее платья. Дышал от возбуждения быстро, как собака, а потом ткнулся лицом в ее нецелованные молочные груди. — Иван… — шептали ее губы, а он перехватывал этот шепот своим губами и целовал вишневый цвет до вкуса крови во рту. А потом он показал ей секретную молнию, и она открыла ее и делала для девственницы совсем смелые вещи. Иван лишь глядел на ее прекрасное тело, удивлялся белизне ягодиц и животу без привычной накачанности современных женщин. — Ах, Настенька-а!!! — простонал он, когда его семя обрело самостоятельную жизнь в первый раз этим вечером. А она, впервые с мужчиной оставшаяся, дарившая изощренные изыски мужскому телу, и не задумывалась даже, как сие у нее получается, у робкой и застенчивой, которая до этого целовалась всего-то пару раз. Он стонал именем «Настенька» еще много раз, а потом дверь в купе открылась, впуская резкий неприятный свет и Настю Переменчивую, в нем стоящую. От того, что она увидела, крик боли, будто от ожога, вырвался из ее горла, а Иван, сжимающий голое женское тело, заорал ей: |