Книга Наша светлость, страница 40 – Карина Демина

— Вам не стоит это читать.

Спасибо за предупреждение, оно запоздало — я уже зацепилась за первые строки.

О да… вот так неожиданно и узнаешь о себе много нового.

Наша Светлость глубоко безнравственны и циничны… развратны… не сказать больше, хотя автор этого текста определенно не стеснялся в выборе слов, описывая то, как весело я провожу время в отсутствие супруга. Ему, бедному, тяжело вдали от устраиваемых мною оргий, в которых принимает участие весь двор. Еще немного страсти в эти слова, и я поверю, что Кайя сбежал на войну, дабы избежать потери нравственности.

Он — персонаж положительный. О благе народа радеет.

А Наша Светлость радеть мешают. Отвлекают оргиями. Тратятся бездумно на наряды. И вообще живут в роскоши, когда честные люди голодают…

Спокойно, Изольда.

Скушай меду валерьянового. И лучше — пустырникового. Расслабься, вдохни глубоко и прикуси язык. Леди не ругаются матом.

Я сложила бумажку и спрятала в карман.

— Выкиньте, — посоветовал Сержант.

Ну уж нет. Подобными образчиками эпистолярного жанра не разбрасываются. Перечитаем на досуге и подумаем, кто это меня так сильно любит. И ладно бы только меня — список был бы внушителен — но пасквиль направлен против всех.

Чуется за ним мне этакий призыв к равенству и братству.

А еще закрадывается подозрение, что бумажки эти ходят давненько… уж не за них ли Кайя типографию сжег? Если так, то правильно сделал.

— Дорогой батюшка, — злость позволила Нашей Светлость остаться в образе. — Скажи-ка, что ты знаешь об этом?

Я продемонстрировала бумажку и получила удовольствие лицезреть другое лицо Магнуса. Честно говоря, с трудом не отшатнулась.

— Свеженькое, — сказал он, пробежавшись по тексту. — Но ничего нового. Слова другие, а смысл тот же. Не бери в голову.

О да, меня тут во всех грехах обвиняют, за исключением разве что каннибализма и некрофилии, а мне в голову не брать?

— Этим занимаюсь я. И Урфин.

— Получается?

— С переменным успехом. Ласточка моя, эти бумажки — лишь инструмент. Мы ищем человека, который этот инструмент использует… этот человек живет в Замке. И находится рядом с тобой.

Дядюшка Магнус остановился перед очередным строением, которому суждено было переменить хозяина во имя общественного блага.

— Почему вы так решили?

Магнус ошибается. Тот, кто это писал, желает равенства. А в Замке подобная безумная идея никому и в голову не придет.

— Ты не внимательно читала. Заметь, там очень детально описываются твои наряды. И уверяю, стоимость их указана точно. Приводится перечень блюд, которые готовит дворцовая кухня… меню, кстати, недельной давности.

Нет, я не хочу верить…

— Иногда он писал вещи, которые может знать лишь тот, кто видел тебя. А ты, ласточка моя, ведешь довольно замкнутую жизнь.

Еще сказал бы — затворническую.

Оргии в келье…

Но до чего же тошно. И страшно. Близкий? Насколько близкий? Тот, с кем я разговариваю. Каждый день или реже. Кого считаю если не другом, то уж во всяком случае приятелем или хотя бы симпатизирующим мне.

Фрейлины. Слуги. Некоторых я уже знаю по именам. Камеристка, которая по-прежнему держится холодно, стараясь лишний раз не попадаться на глаза.

Охрана.

Сержант. Урфин.

Этак и вправду параноиком стать можно.

— Мы найдем его, — пообещал Магнус, разглядывая особняк. — Но на это потребуется время.

Я не стала спрашивать — сколько. Много. Но Магнус не остановится, в этом я совершенно уверена.

— Вы поэтому хотите, чтобы лечебница была большой?

И весь город увидел, что Наша Светлость не только платьями — боги, я не знала, во что они обходятся! — душу греет.

— Догадливая ласточка.

— Думаете, поможет?

— В какой-то мере…

То есть чуда всенародной любви ждать не стоит? Ладно, я же не ради любви все затевала.

— Умные будут верить тому, что видят, — сказал Сержант, засовывая руки в рукава шинели. — Тот, кто пишет, дает лишь слова. И многие знают, что слова — опасны. Глупых больше. Но теперь им будут говорить разное. Появится выбор.

Любить или ненавидеть.

Благодарность человеческая — ненадежная штука. Разве что… мысль пришла в голову неожиданно. Если уж пытаться ее получить, то от тех людей, которые могут быть полезны.

— Скажи, — я обращалась к Сержанту. — В городе много военных?

— Постоянный гарнизон в несколько тысяч. Там есть кому лечить.

Допустим, но это не отменяет права выбора.

— Если отвести крыло… — особняк предстал передо мной в новом обличье. Я мысленно провела разделительную линию, аккурат меж двух обнаженных дев, поддерживавших над входом гранитную рыбину. — Для тех, кто служит… дому. Солдаты. Командиры. Городская стража. И не только их, но и их семьи. Ведь есть же у людей и жены, и дети, и родители… и хорошо, чтобы лекарства для таких людей продавали дешевле.

Я боялась, что меня не поймут. Но Магнус постучал палкой по кованой решетке, окружавшей особняк, и заметил:

— Пожалуй, это будет правильно… интересно даже будет. Есть у меня знакомый, который хотел бы совесть облегчить благим деянием.

Подозреваю, знакомых у Магнуса хватит на то, чтобы облагодетельствовать весь город.

Их Сиятельство не вернулись ни через час, ни через два, ни через три…

За окном стемнело, и Гавин зажег свечи.

Ужинали вдвоем, и где-то это было даже неплохо. Впервые за долгое время Тисса не думала о том, чтобы сидеть в изящной позе, следить за осанкой, руками, каждым сказанным словом… чтобы не есть больше, чем дозволено есть леди.

Холодное мясо подогревали на свечах, хотя Гавин и предлагал воспользоваться спиртовкой, но Тисса не решилась. Живы были еще воспоминания о выплавленных в камне окнах. Мало ли, какие у Их Сиятельства спиртовки…

— А ты совсем не такая, как я думал, — сказал Гавин, облизывая жирные пальцы. Ел он руками, и Тиссу подмывало последовать его примеру. Но она боялась испачкать платье.

Ему и так досталось.

— Какая?

— Злая.

Тисса злая? Почему?

— Ну… ты все время смотришь вот так, — Гавин встал и, вытянув шею, задрал подбородок. И прищурился. Неправда! Ничуть не похоже!

Или похоже?

Лань горделивая или как там было… Тисса фыркнула, представив себя такой и еще с книгой на голове.

— И не улыбаешься никогда. А говоришь, как будто тебе слов жалко.