Онлайн книга «Любовь к камням»
Я отдаю ему книгу. Хикари раскрывает ее. Голос у него такой тихий, что я вынуждена податься ближе. Вынес стол большой, деревянный, Сосуд из сердолика наполнил медом, Сосуд из лазури наполнил маслом, Стол украсил и для Шамана вынес. Страницы шелестят в его руках. Время идет. Лед позвякивает в моем стакане. Разглядываю его лицо, пока есть такая возможность. Жесткий горбоносый профиль. По дороге Шамана стопы он направил. Первое поприще уже прошел он — Темнота густа, не видно света. Ни вперед, ни назад нельзя ему видеть. Второе поприще уже прошел он — Темнота густа, не видно света, Ни вперед, ни назад нельзя ему видеть. Третье поприще пройдя, он вспять возвратился. В высоком небе проносится ласточка. Я моргаю. Ощущение такое, будто была в полудреме. В голове боль. Негромкий голос Хикари звучит ритмично. Четвертое поприще уже прошел он — Темнота густа, не видно света, Ни вперед, ни назад нельзя ему видеть. Пятое поприще уже прошел он — Темнота густа, не видно света, Ни вперед, ни назад нельзя ему видеть. — Хватит, — говорю я. Голос мой звучит нетвердо. Пытаюсь подавить чувство беспокойства. — Дальше можете не читать. Мне не нравится. Шестое поприще уже прошел он — Темнота густа, не видно света, Ни вперед, ни назад нельзя ему видеть. — Хикари. Его имя непривычно моему языку. Кожу покалывает. Ласточка снова пролетает над нами. Ныряет вниз. Седьмое поприще пройдя — он прислушался к мраку. Темнота густа, не видно света, Ни вперед, ни назад нельзя ему видеть. Восьмое поприще пройдя — в темноту он крикнул. Темнота густа, не видно света, Ни вперед, ни назад нельзя ему видеть. — Хикари… Внезапно к глазам подступают слезы, в груди поднимается отчаяние. Мужчина рядом со мной по-прежнему негромко читает, опустив голову. На девятом поприще холодок он почуял, — Дыхание ветра его лица коснулось, — Темнота густа, не видно света, Ни вперед, ни назад нельзя ему видеть. На десятом поприще стал выход близок, — Но как десять поприщ поприще это. На одиннадцатом поприще пред рассветом брезжит. На двенадцатом поприще свет появился. Он раскрывает объятия, и я падаю в них. Он гладит меня по голове. Руки его спускаются к боли в моих покрытых синяками бедрах, между ними. Пока мое тело еще пребывает в нерешительности, мы уже занимаемся любовью. Он входит в меня. Расстегивает мою рубашку, расстилая ее под нами. Моя влага на его бедрах. Под головой у меня сухой песок. Ритм Хикари захватывает меня, и я закрываю глаза от удовольствия. Он говорит что-то мне на ухо. Я не понимаю. Не понимаю даже, на каком языке это сказано. Кончаю, вскрикиваю, ощущая на губах его губы. Море спокойно. — Хикари. — Да? Уже поздно. Его комната в темноте какая-то необычная. Стены голые; мебели мало. Комната мужчины. Возле двери домашний алтарь. Подношения его богам: баклажан, рисовая лепешка. Переворачиваюсь на бок, хочу снова пробудить в нем желание. — Он нашел это? — Что? — То, что искал. Жду, прислушиваясь, его улыбки. Слышу ее в дыхании. — Нет. — Почему? Снаружи стрекочут цикады, последние перед зимой. — Он хотел того, что ему не предназначено. Того, что не мог получить. — И что же, он просто возвращается домой и умирает? В чем здесь мораль? Ему следовало искать что-то другое? Хикари молчит в раздумье. Я почти засыпаю, когда он говорит: — Здесь нет морали. Это история другого рода. Четыре дня льет дождь. Лес совсем мокрый. Птицы-древесницы поют всю ночь, сбитые с толку шумом воды. Туристы возвращаются в Тосу, остается лишь торговец жареными осьминогами, он прячется от дождя в своем трейлере. Том с Ирэн хандрят дома, спорят из-за того, что слушать по радио, время от времени принимаются за уроки. Хикари часами ловит рыбу или работает на участке, выкапывает корни лотоса под проливным дождем. Я гуляю каждый день. Погода напоминает мне об Англии и поэтому нравится. Сижу под лесными соснами, думаю о своем побережье, его закрытых лавках и вестях о прибытии судов. О чувстве потерянности в приморских городках. Понемногу опробую свое тело, проверяя, далеко ли оно способно ходить. Опробую себя. Далеко не ухожу. Запахи дождя и секса смешиваются на моей коже, становятся нераздельными. Первое декабря. Я возвращаюсь с прогулки на берегу. По-прежнему идет дождь. Дети сидят на крыльце, под навесом. Выходит их отец, несет поднос с чашками. Садится на корточки и расставляет их. Чашек десятки — ровные ряды пластика, фарфора, стекла. — Пригласил соседей на чай? Он поднимает взгляд, медленно, смущенно. — У меня нет соседей. — Знаю. Не считала тебя особенно компанейским. Что это? — Семейная игра. — Угу! — Том во все глаза смотрит на меня. Его отец наливает в чашки воду из кувшина. У ног его стоит пластиковое сито. — Вы не знали? Хикари кивает мне. Молча, тая улыбку. — Закрой им глаза. Прикладываю ладони к детским лицам. Ирэн дрожит от волнения. Том выставляет вперед плечи, как шулер. Хикари достает из нагрудного кармана рубашки кисет из акульей кожи и открывает его. В нем лежат три бриллианта. Я подаюсь вперед. Они причудливо вытянуты, словно росинки. Маленькие, но чистой воды. Даже в полутьме переливаются. Хикари кладет их по одному в разные чашки. — Сперва Ирэн, — говорит он, повысив голос. — Не спеши. Дети уже отводят мои руки, шепчутся над составленными чашками. Девочка с подчеркнутой осторожностью касается своей обычной: из голубого пластика, с зелеными дельфинами. Отец останавливает ее. Он держит сито, а девочка выливает туда воду. На пластике сита ничего нет. Ирэн разочарованно стонет. Камни исчезли в своих укрытиях, невидимые, будто растворились, как соль. Это игра в потерянное сокровище. Я смотрю, как дети играют, лица их сияют от увлеченности. Выигрывает мальчик и откидывается назад с видом полнейшего довольства. Я помогаю унести посуду. Мы стоим у кухонного стола и убираем чашки. Сверху доносится спор детей из-за шампуня и ванной. |