Книга Немые и проклятые, страница 53 – Роберт Уилсон

Con un abrazo. [24]

Пабло Ортега.

P.S. Я так и не показал тебе свою коллекцию. Прошу, полюбуйся ею, когда будет время.

P.P.S. Сообщи, пожалуйста, моему брату Игнасио. Его телефон есть в записной книжке, она лежит на кухонном столе.

Фалькон перечитывал письмо, когда услышал звук электрической лебедки. Он встал в дверях и смотрел, как поднимали грязное распухшее тело Ортеги. Санитар в маске оттянул труп от дыры в полу и опустил на бетон. Большой плоский камень был примотан к груди, второй — засунут в синие шорты. Фалькон позвал судебного медика, попросил Фелипе сделать еще несколько снимков и пошел к Алисии Агуадо, чтобы прочитать ей письмо.

— Не думаю, что Пабло был так пьян, как хочет показать, — сказала Алисия, внимательно выслушав Фалькона.

— В комнате три пустые бутылки из-под вина.

— Я думаю, напился он после того, как написал оба письма, — заметила она. — Ортега отрицает, что самоубийство как-то связано с «последними событиями», — это важно. Он признался, что виноват, но так и не объяснил, в чем именно. Видимо, считает, что в расследовании все раскроется, и не может этого вынести.

— Единственные «события», о которых я знаю, — это смерть Рафаэля Веги и мое желание помочь его сыну.

Кристина Феррера вернулась, поговорив с соседями, которых смогла застать, выяснила, что вчера утром Ортега выгуливал собак, дважды уезжал на машине, в одиннадцать и в пять часов дня, оба раза часа на полтора.

— Как ты думаешь, зачем гулять с собаками, если собираешься их убить? — спросил Фалькон у Ферреры.

— Похоже, привычка, — ответила она. — Сосед в то же время гулял со своей собакой. Даже приговоренного к смерти кормят и выводят на прогулку.

— Их убийство — проявление эгоизма и тщеславия, которые он сам признал. Собаки были частью его самого, только он был способен их любить, — объяснила Алисия Агуадо. — Хавьер, вчера утром вы с ним виделись, прежде чем он уехал. О чем вы тогда говорили? — перешла она на «вы» в присутствии его подчиненных.

— Меня интересовали его отношения с Рафаэлем Вегой, как он с ним познакомился, кто их представил друг другу, может быть, Рауль Хименес, знал ли он еще кого-нибудь из их окружения. Когда я показал ему фотографию, на которой он беседует на приеме у Рафаэля Веги с какими-то людьми, Ортега занервничал. И еще я говорил о деле его сына. Потом ушел, но… А… Еще Пабло рассказал сон, который часто видел, вот потом я ушел, но забыл кое о чем спросить, вернулся и увидел его на коленях в саду — он плакал.

Алисия Агуадо спросила, что именно снилось Ортеге, и Фалькон рассказал: Пабло часто видел себя в поле с израненными руками.

— Я читала отчет о вашей первой встрече, — сказала Феррера. — Он представлялся мне совсем другим.

— Да, в нем было больше актерства. Большая часть разговора — это спектакль, — согласился Фалькон. — Вчера он выглядел более серьезным. Да и я иначе с ним разговаривал.

— Хавьер, в чем вы себя вините? — спросила Агуадо.

— Не хочу пока об этом говорить, мне самому не все ясно, — сказал он. — Нужно подумать.

Хорхе позвал Фалькона обсудить место преступления. Они были убеждены, что это самоубийство. Повсюду отпечатки пальцев только Ортеги. Хуан Ромеро спросил мнение судебного медика.

— Время смерти — приблизительно три часа ночи. Причина — утопление. Единственный след у него на лбу, вероятно, получен, когда он упал в пролом. Предварительный осмотр показал, что он покончил с собой.

Дежурный судебный следователь Ромеро подписал документ на вывоз трупа. Фалькон сказал, что сообщит ближайшему родственнику, как просил покойный. Санитары вынесли тело и трупы собак. Хорхе и Фелипе уехали. Фалькон попросил Ферреру в понедельник заняться звонками Ортеги и отпустил. Он пошел на кухню, нашел записную книжку и позвонил на мобильный Игнасио Ортеге, телефон был выключен. Тогда он сказал Ромеро, что не стоит сообщать журналистам о смерти Ортеги, пока не известят брата.

Машины двинулись к проспекту Канзас-сити. Один патрульный остался присматривать за домом, потому что слухи о смерти Ортеги могли привлечь любопытствующих. Фалькон предложил Алисии Агуадо отвезти ее домой, но ей не терпелось ознакомиться с описью коллекции, упомянутой Ортегой в письме.

Коллекция, которую Ортега перенес в гостиную, когда прорвало канализацию, была расставлена в углу комнаты: маленькие предметы — на столах, фигурки побольше — на полу, а картины прислонены к стенам. К антикварному столику в гостиной был приклеен список всех предметов с датами покупки и ценами. Фалькон просмотрел восемнадцать пунктов списка и дошел до картины Франсиско Фалькона, которую видел во время первого визита.

— Интересно, — сказал он. — Ортега купил картину Франсиско Фалькона пятнадцатого мая две тысячи первого, то есть уже после скандала. И приобрел он ее за четверть миллиона песет.

— Зачем их продавали?

— У Франсиско был долг около двух миллионов, — объяснил Фалькон. — Кстати, его картины — выгодное вложение денег, сейчас они снова растут в цене. После разоблачения коллекционеры старались избавиться от его полотен. Но теперь постмодернистская толпа снова пытается ответить на вопрос: «Что есть подлинное искусство?» Эти охотники за дурной славой взвинтили цены.

— Значит, он знал Франсиско Фалькона, но купил только одну картину после его разоблачения, — заметила Агуадо. — Это кое о чем говорит.

Он рассказал ей про Пикассо, как Ортега использовал его рисунок для проверки знакомых, которым показывал коллекцию.

— Прочитай весь список, — попросила она. — Я остановлю, если понадобятся подробности.

— Две африканские резные фигурки мальчиков с копьями из черного дерева, Берег Слоновой Кости. Одна маска, Заир, — начал он.

— Хавьер, опиши маску, — прервала Алисия. — Актеры — эксперты по части масок.

— Шестьдесят сантиметров в длину, двадцать в ширину. Рыжие волосы, узкие глаза, длинный нос. В рот вместо зубов вделаны кусочки кости и осколки зеркала. Жутковатая штука, но прекрасно сделана. Куплена в Нью-Йорке в шестьдесят шестом за девятьсот пятьдесят долларов.

— Похоже на маску шамана. Продолжай.

— Дальше: четыре мейсенских фигурки, все мужские.

— Ненавижу статуэтки! — воскликнула Алисия.

— Зеркало в полный рост с позолоченной рамой в стиле рококо. Париж. Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый. Девять тысяч франков.

— Чтобы смотреть на себя в золотой оправе, — заметила она.

— Бутылка римского стекла, сияющая всеми цветами радуги. Набор из десяти серебряных монет, тоже римских. Один позолоченный стул — в стиле Людовика Пятнадцатаго, Лондон, тысяча девятьсот восемьдесят второй год. Заплачено девять тысяч фунтов.