Онлайн книга «Большое зло и мелкие пакости»
Когда капитан прибыл на место происшествия, ящик стоял как раз в левом углу сцены. — Маша, вы точно помните, что ящика не было? — Нет. Не точно. Я не смотрела. По-моему, не было. — А потом вы не видели его? — Когда потом? — На банкете? — Нет. Не видела. — Вы думаете, что убийца спрятался в ящике для записок? — поддел его врач, до этого благородно помалкивавший. Никоненко махнул на него рукой. — Маша, вы пришли к началу вечера? — Я опаздывала. Я бежала, споткнулась на крыльце и схватилась за Вовку Сидорина. Он тоже опаздывал. — Он спешил, так же, как и вы? — Наверное. Нет, он не бежал, как я. Он шел медленно. Когда я его схватила, он отдернулся, как будто я ему больно сделала. — Вы разговаривали с ним? — Пока входили в школу. Потом он куда-то пропал. Наверное, Дину искал. Он всю жизнь был влюблен в Дину. Она… очень красивая. Как была, так и осталась. Мария Суркова говорила, как совершенно нормальный человек, — исчезла неестественная громкость и четкость речи и сумасшедший блеск пропал из темных глаз. Оказалось, что она самая обыкновенная женщина — страшненькая от пережитой операции, потери крови и сегодняшнего ночного потрясения. Кому она нужна так, что убить ее решились прямо в больнице, где всегда есть люди — охрана, дежурные врачи, ночные сестры?! Откуда убийца знал, в каком она состоянии? Почему был уверен, что она не сможет встать? Не поднимет шум? Он знал, что ей колют снотворное. Он знал, что она очень слаба. Выходит, он приходил к ней? Или это — она? Больше всего на свете он боялся, что это именно она. — Маш, вы не помните, кто-нибудь из гостей принес с собой в раздевалку сумку с луком? Она помолчала, как будто не сразу смогла понять, о чем речь. — Какую сумку? — Обыкновенную сумку. Серо-коричневую. С перьями лука. Она еще подумала. В голове, которая сегодня была почему-то намного меньше, чем вчера, и там даже обнаружилось место для нормальных человеческих мыслей, медленно заклубилось какое-то воспоминание. Действительно, была сумка с луком. Точно была. Но где? В раздевалке? Или на крыльце? Или в овощном магазине напротив работы, где Маруся покупала огурцы для Федора? — Я не помню. Была какая-то сумка, только я не помню где. А как вас зовут? — Меня зовут Игорь. Игорь Владимирович Никоненко. — Вы думаете, он меня все-таки убьет, Игорь Владимирович? — Я не знаю, — сказал Никоненко честно, — но я постараюсь сделать все, чтобы вы остались целы. Ты уже два дня старался. Будешь дальше так же стараться, ее как пить дать укокошат. Охрану к ней, конечно, никто и не подумает ставить. Это вам не Потапов Дмитрий Юрьевич. Это дело президент под личный контроль не возьмет. И Генеральному прокурору до потерпевшей Сурковой дела столько же, сколько мне до вождя племени зулусов из Центральной Африки. — Хватит, — сказал врач решительно, — вы ее уже успокоили. — Постарайтесь не бояться, — попросил Никоненко. Душевный тон, когда на помощь не приходил Анискин, давался ему плохо. — Сюда он больше точно не придет. А там посмотрим. — Мне нельзя, — сказала она серьезно, — у меня Федор. — Вы что? — спросил врач грубо, когда они вышли в коридор. — Не могли ей сказать, что это все ерунда? — Не мог, — отрезал Никоненко. — Почему? — Потому что это не ерунда. Из ординаторской он позвонил Печорину. — По крайней мере, — сказал полковник недовольно, — это подтверждает, что стреляли действительно не в Потапова. Нам от этого только плюс. Если всю комбинацию не придумали для отвода глаз. Никоненко промолчал. Он был совершенно уверен, что дело тут вовсе не в “отводе глаз”, и полковник знал его точку зрения. — Дятлов с Морозовым свидетелей опрашивают. Тебе бы тоже этим заняться, Игорь Владимирович. — Разрешите навестить Дмитрия Лазаренко и Больц? — Ищешь, где погорячее? — спросил полковник то ли с осуждением, то ли с одобрением. — Никак нет. — За окном сияло солнце, мокрый асфальт сверкал нестерпимо. Неужели все-таки весна? — Собираюсь допросить мать и… подругу. Язык неожиданно зацепился за слово “подруга”, и поэтому выговорилось оно нечетко. Полковник ничего не заметил. — Валяй, — сказал он свое любимое слово. — Вечером подъезжай, поговорим. А с записками надумал чего? — Пока нет, — соврал Никоненко. — Пока думаю. Он положил трубку, подошел к окну и распахнул форточку. Плотный влажный воздух, в котором совершенно осязаемо плескалась весна, вломился в затхлое помещение, стукнул деревянной рамой, сквозняком дернул дверь. Надо ждать, когда она очухается, и начинать все сначала — что у нее за работа, что за семья, что за квартира, что за зарплата, что за мужики присутствуют в ее жизни. Нужно поднимать все связи ее подруги и выяснять, что за выгода может быть той от смерти этой. Совсем близко ревело Садовое кольцо. Ревело тоже как-то очень по-весеннему, настырно, весело, освобождение, и птаха кричала ошалевшим от весны голосом, и вода капала, лупила по жестяному крашеному подоконнику. Капитан вздохнул и прикрыл форточку, выгнав весну на улицу. Он должен работать. Он должен правильно думать, и тогда, может быть, эта самая Суркова, владеющая капельницей, как фехтовальщик рапирой, останется жива. Думать ему не хотелось. Работать было лень. Вздохнув так, что что-то пискнуло то ли в груди, то ли в желудке, он пролистал записную книжку и нашел телефон. У полковника мобильный имеется, подумал он, рассматривая желтую допотопную трубку, а нам не положено. Не заслужили. Скажите спасибо, что в Москву взяли, а то сидел бы в сафоновском райотделе до пенсии. Вот будет пенсия, куплю новый гамак и заведу… пасеку. Почему именно пасеку, Никоненко не знал, мед с детства терпеть не мог, просто слово было хорошее. Такое… летнее, пахнущее липовым цветом, лугом, влажным речным песком и ромашками. |