Книга Приданое для Царевны-лягушки, страница 59 – Нина Васина

У Платона от такой непосредственности пламя зажигалки размножилось в глазах десятком огоньков.

– Невозможно!.. – прошептал он, не в силах быстро и правильно сформулировать запрет. – В моем доме не курят!

– Ох-ох-ох, – покачала головой Лукреция, – раскудахтался! А может, мне нервы упокоить надо? Сядь, – она постучала рядом с собой по разложенному креслу. Затянувшись как следует, заметила, выпуская дым: – Вон у тебя какие глаза блудливые! Чего бродишь ночью по дому, а? Много грешишь?

– Что?.. что вы сказали? – опешил Платон. Он как раз в этот момент обдумывал, провалится ли под тяжестью его большого тела разложенное кресло, если и в самом деле сесть?

– Грешишь, спрашиваю, много?! – закричала Лукреция, как глухому.

– Не кричи, – поморщился Платон, от возмущения легко переходя на «ты». – Немедленно прекрати курить! – приказал он громким шепотом.

– Ладно, – согласилась Лукреция, затянулась напоследок и вдруг, наклонившись, тронула его за ногу.

Платон отшатнулся назад, потеряв шлепанец.

Лукреция положила на пол сигарету, подобрала тапок и шлепнула им по дымящейся сигарете, как бьют по большому таракану.

Платон от таких ее действий захлебнулся на слове «Паркет-с-с!»

– И все дела, – удовлетворенно заметила монашка, выпрямляясь.

Совершенно обессилев, Платон сел рядом с ней, не сводя глаз со шлепанца.

– Ну вот, – кивнула Лукреция, – толстуха, которая развалилась одна на большой кровати, она тебе кто?

– Невестка, – ответил Платон и задумался. – То есть она теперь вдова получается.

– Твой сын умер? – буднично поинтересовалась монашка.

– Не сын. Племянник. Старший, – уточнил Платон. – У меня нет детей.

– А в комнате с книжками, значит, младший племянничек спит, – кивнула сама себе Лукреция и вдруг спросила, близко придвинувшись: – Отпевали?

– Что?.. – отшатнулся Платон.

– Ты глухой или дурак – с одного раза не понимаешь? Отпевали умершего, спрашиваю?!

– Наверное... – пожал плечами Платон, пытаясь вспомнить, что говорила Илиса о похоронах.

– А то отпеть нужно, – строго заметила Лукреция. – Просто необходимо. Ты вот что, Платон, имей в виду: твоя невестка – ведьма.

– Я знаю, – отмахнулся Платон и вдруг подумал, что не называл ей своего имени. – А ты как определила?

– А разве нормальный здоровый, как бык, молодой мужик возьмет такую в жены? Это только по колдовству или по уговору какому.

Она могла слышать его имя, когда приходила врач.

– Бобылем, значит, живешь, – заметила Лукреция. Такое замечание ответа не требовало. Они помолчали.

– Ладно, – монашка решительно стукнула кулаком в ладонь. – Давай, Платон, договоримся так. Я поживу у тебя несколько дней, а ты скажешь своим, чтоб слушались меня. А я у тебя наведу чистоту. Углы обтрушу, где нужно водичкой побрызгаю, где нужно – поплюю, чтобы всякая нечисть...

– Нет, – спокойно сказал Платон.

– Нет?

– Нет.

– А если я в милицию заявление напишу на ущерб? – поинтересовалась Лукреция. – У меня и свидетели имеются.

– А если я сам приведу участкового, чтобы он хорошенько проверил твои документы?

Лукреция задумалась. Платон тоже молчал, не торопя ее.

– Да мне нужно-то всего три дня. Отлежусь, отмоюсь, отъемся. А то у отца Апексима вечный пост. А я за это отмолю твоего племянника умершего.

– Отмолишь? – не понял Платон.

– Отпевание устрою по знакомству, настоящее. И отмолю грехи. Он ведь умер молодым?

– Молодым, – Платон закрыл глаза, не пропуская боль в сердце.

– Значит, грешил где ни попадя, так? Что ж я, не знаю их, молодых...

Она полезла рукой в сумочку.

– Нельзя, – тихо приказал Платон.

Лукреция вздохнула и убрала руку.

– Значит, договорились? – Она посмотрела на Платона. В полумраке коридора ее лицо с изумительным овалом, большим удлиненным лбом, как у голландских женщин на древних портретах, казалось молодым и давно знакомым.

– В квартире не курить, – сдался Платон.

– Ладно. В холодильник я буду заглядывать часто, скажи, чтобы твой племянник не цыкал.

– Мойся почаще, а то от тебя бомжами пахнет, – продолжил обсуждение ее пребывания Платон.

– Еще я обязательно пороюсь во всех шкафах.

– Это зачем?

– Люблю рыться в чужих шкафах.

– Ну, ладно...

– Могу чего-нибудь по забывчивости в сумку положить. Дорогих вещей не беру. Ты потом посмотришь сумку сам и с чем не сможешь расстаться, заберешь. У меня нет вшей, чистая я, – невпопад заметила Лукреция.

– Поздравляю... Три дня?

– Три. Надеюсь, я все успею.

Перед тем как уйти в спальню, Платон запер кабинет. Он чувствовал себя несколько успокоенным. Лег, раскинувшись, как всегда, закрыл глаза, обдумывая, что рассказать Вениамину об Авроре.

– Спишь? – прошелестело совсем близко и так тихо, словно и не звуки это были, а движение воздуха.

Платон открыл глаза. У кровати стояла Илиса в длинной ночной рубашке. Она приложила палец к губам, призывая его молчать. Платон сел и подтянул к себе ноги. Илиса покачала головой – она не собирается укладываться.

– Гони ее, Платон Матвеевич, – прошептала Илиса. – Она плохой человек.

– Она останется на три дня. Отлежится и уйдет.

– Ты слишком добрый. Она мне не нравится. А плачет как страшно, как по покойнику. Так собаки воют, чувствуя близкую смерть.

– Три дня. Пусть ест, сколько хочет. И сколько сможет.

Платон покосился на голые ступни Илисы. Она поджала толстые пальчики. Теперь ее ступня напоминала ласту, а та ножка...

Сколько сможет съесть раба божья Лукреция, он узнал уже утром. Придя в кухню последним, Платон сразу наткнулся на взгляд Вениамина. Смотрел племянник сосредоточенно и зло.

– И что у вас, доброе утро или какое? – поприветствовал всех Платон.

– Доброе, слава богу – господу нашему Иисусу Христу, – с готовностью отрапортовала Лукреция.

– Она сожрала всю ветчину, – заметил Веня.

– Ладно, я съем бутерброд с сыром, – Платон сел и выжидательно посмотрел на Илису.

– Сыр она сгрызла еще ночью, – пожала плечами та.

– Полголовки швейцарского сыра? – не поверил Платон.

– И тот, который тертый был, в пакетиках, – кивнула Илиса.

– Не одна я по ночам ем, – оправдывалась Лукреция. – Кто-то еще бродил под утро, шарил в холодильнике. Маленький, как мышка. Кто еще здесь живет? – Она выжидательно посмотрела на Платона.