Книга Бескрылые птицы, страница 29 – Луи де Берньер

— Как Тамара-ханым? — Рустэм изображал полное спокойствие.

— Поправляется. Организм молодой, за последние две недели ей стало немного лучше. Но боли еще есть.

— Я сейчас впервые услышал, как она смеется.

— Да, у нее милый смех.

— Я оставил на пороге немного денег, — сказал Рустэм. — Компенсация за ваши хлопоты.

Имам опешил:

— Совсем не нужно…

Рустэм жестом его остановил:

— Мы не разведены. Муж платит за жену. — Он снова погладил лошадь. — У нее и вправду милый смех. — Не сказав больше ни слова, Рустэм вышел.

Абдулхамид посмотрел ему вслед, отметив, что даже в намеренно горделивой походке аги сквозит убитость.

Он сел на скамеечку и глубоко вздохнул. Из-за полога снова раздался слабый голосок Тамары:

— Муж приходил? Я узнала голос.

— Он все еще любит тебя.

— Ничего он не понимает в любви, — горько вздохнула Тамара.

— Как и ты, дочка, как и ты, — сухо буркнул имам и начал седлать Нилёфер.

Меж тем у Айсе вызрели свои планы насчет поправлявшейся Тамары. Она не была жестокосердой, но уход за падшей женщиной — большая обуза, когда других дел невпроворот, а средств мало. Нет, она не стремилась выдворить Тамару, просто хотела, чтобы все вернулось в привычную колею, когда не нужно напрягаться и невозмутимо противостоять сплетням тех, кто тычет пальцем и, прикрывшись рукой, пошучивает: мол, ходжа возьмет распутницу второй женой, либо сдаст внаем чужакам.

Пробравшись сквозь шумную толчею улиц, Айсе вышла к задам дома Поликсены. Стукнула в ставень, разулась и поставила чувяки в нишу, вырезанную в крепкой стене, где угнездилась обувь всевозможных размеров и видов. Хорошо знавший семью сразу мог определить, кто дома, а кого нет.

Поликсена высунулась из окна, радостно взвизгнула и замахала руками:

— Мерхаба! Мерхаба!

Они с Айсе дружили всю жизнь: в детстве вместе возились в дорожной пыли и подскакивали на коленях у бабушек с дедушками. Обе в шесть лет даже чуть не умерли от дифтерита. Женщины обнялись и вошли в дом, затеяв радостную трескотню ни о чем, неизменно сопровождающую подобные встречи, даже если они случаются каждый день.

С ахами и охами они уселись на оттоманки и принялись лузгать фисташки с дынными семечками; шелуху бросали в жаровню, успевая приголубить с полдюжины ребятишек. Айсе схватила Филотею и так крепко сжала в объятиях, что та поморщилась.

— Какая же ты замарашка, мой тюльпанчик! — ласково ворчала Айсе, пальцем грубовато стирая грязь с лица девочки.

— Всюду ей нужно сунуться! — сказала Поликсена. — Никакого от нее покою!

— Она у нас красавица. В жизни не видела такого прелестного ребенка, честно!

— Кругом так говорят. Вся в мать. — Поликсена с притворным самодовольством стала прихорашиваться.

Айсе рассмеялась и погладила руку подруги.

— Конечно, так оно и есть, — сказала она и возобновила нежную атаку на девочку. — Уж такая прелесть, уж такая миленькая, прям затискать хочется!

— Перестань, — сказала Поликсена. — Она и так задается — стоит и любуется собой в луже. Господи, а что будет, когда до зеркала подрастет?

— Говорят, маленький Ибрагим в нас влюблен? — Айсе ущипнула Филотею за щеку. — У крошки принцессы есть воздыхатель!

— Бедняга, совсем голову потерял! Ходит за ней верной тенью.

— Как мило! Может, и поженятся.

Кашель из темного угла уведомил, что несокрушимый прадед Поликсены Сократ с его неизменным ходом мысли пребывает на своем всегдашнем месте.

— Ну, все, — шепнула Поликсена. — Сейчас старый хрыч опять задвинет речугу.

— Знаете, мне девяносто четыре года, — надтреснутым, дребезжащим голосом сказал старик, перебирая четки.

— А, дедушка! — Айсе подошла и почтительно чмокнула его в холодную пергаментную руку. — Девяносто четыре года! Надо же!

— У меня двенадцать детей.

— Ох, дедушка Сократ! Подумать только!

— Шестьдесят внуков.

— Неужели? Вот это да!

— Еще сто двадцать правнуков.

— Ой, дедушка!

— И даже двадцать праправнуков.

Поликсена, улыбаясь, подтолкнула Айсе и шепнула:

— Вот сейчас!

Старик подался вперед:

— И знаете что?

— Что, дедушка? — послушно спросила Айсе.

Старик ангельски улыбнулся, передернул плечами и заявил:

— Все они говно!

Айсе с Поликсеной рассмеялись, а старик просто лучился довольством — рот в колючей седой щетине разъехался чуть ли не до ушей с отвислыми мочками. Дед поднял трясущийся палец с намотанными четками и ткнул в Поликсену:

— Она думает, я шучу.

С этими словами он вернулся в свой сумеречный мир с бесконечно повторяющимися воспоминаниями.

— Старый хрыч! — пробурчала Поликсена. Ее слегка смутила новая концовка речи, прозвучавшая впервые.

С улицы донеслась очень громкая и невероятно заливистая птичья трель, совершенно невозможная для пернатых. Айсе удивленно вскинула брови. Поликсена махнула рукой, звякнув соскользнувшими с запястья браслетами:

— Опять Мехметчик с Каратавуком вызывают друг друга свистульками.

— Вот уж парочка! — воскликнула Айсе. — Мехметчик повсюду носится в красной рубашонке, будто он малиновка, а Каратавук в черной изображает дрозда. Непременно кто-нибудь грохнется со своей свистулькой и распрощается с зубами.

— Без зубов оно и проще, — заметила Поликсена. — Пусть хоть все вышибут, лишь бы угомонились.

— С другой стороны, — задумчиво продолжила Айсе, — когда ж еще побеситься, как не в детстве?

— Как там прелюбодейка? — спросила вдруг Поликсена. — Скоро ты с ней развяжешься? По-моему, ты просто святая. Чего с ней делать-то?

— Для нее только одно место, — ответила Айсе. — Но, боюсь, она этого еще не поняла.

— Вот уж судьба! Но по заслугам.

— Она не такая уж плохая, — вступилась Айсе.

— Не плохая! После того, что натворила?

— Я хочу сказать, в ней нет злобы. Все равно, у нее теперь одна дорога, и жутко, как подумаю, что сказать об этом придется мне.

— Может, все-таки сама дотумкает? — поджав губы, предположила Поликсена.

— Иншалла, — с надеждой сказала Айсе. — Слушай, выручишь меня? Окажи небольшую услугу.

— Я не стану приглядывать за шлюхой, если ты об этом. Не дотронусь до нее, и не проси!

— Нет-нет, я хочу, чтобы ты попросила за меня вашу Деву Марию Панагию. Вот деньги. — Айсе порылась за поясом и достала монеты. — Поставь за меня свечку, поцелуй икону и попроси Панагию скорее исцелить Тамару-ханым, чтобы я зажила прежней жизнью. Между нами — и ни единой душе не говори, а то мне конец, — меня тревожит, что Абдулхамид так часто с ней разговаривает. Она смеется, а мне беспокойно. Вот так женщина и завоевывает сердце мужчины — заставляет поверить, что с ним весело.