Онлайн книга «Полное блюдце секретов»
Кажется, прошло еще несколько секунд, прежде чем он заорал по-настоящему. Как резаный. – Витек, ты чего, в натуре? Я выставляю окровавленный нож перед собой: – Что, крысы, приссали? Ну, давай, бля, кто следующий? «Крысы» буксанули. «Крысы» бегут. В ближайшую нору – выход из двора-колодца. Я не побежал. Я дурак. Я нагнулся над долговязым и зачем-то начал извиняться. Возбуждение прошло так же резко, как и появилось, уступив место мысли о том, что я спорол какую-то ерунду. Жар охватил башку, пульс лупит по вискам паровым молотком. – Слышь, парень, куда я тебя? Очень больно, да? Я не хотел, извини. Ему, наверное, больно. Продолжает орать, хотя несколько тише. Кажется, я попал ему в живот. Я швыряю нож в угол двора, в кучу мусора, сваленную прямо на земле. От обиды, что так глупо влип. Потом опять пытаюсь помочь долговязому. Он кричит: – Сука вонючая! И бьет меня неподрезанной ногой. Я замечаю, что вода в луже грязно-красного цвета. Все на улице красно! – Ну, погоди, я ж помочь хочу, я ж не специально!.. Кто-то все-таки смотрел в окно. Два мента-постовых появились во дворе очень вовремя, когда я благородно обхаживал долговязого. Меня обхаживать не стали. Еще один удар, теперь уже хромовым, начищенным до зеркала сапогом, и я снова на земле. Я плююсь кровью и пытаюсь хоть что-то объяснить. Руки уже за спиной, жесты невозможны. Говорить больно. Чувствую языком, что одним верхним зубом стало меньше, а раздутая губа уже превратилась в пельмень, доставая до носа. «Лодочник» вонючий… * * * Игорь открыл глаза, потрогал губу. Опухоль спала, боль не прошла. В дежурной части врач вызванной «скорой» брезгливо осмотрел его лицо, залил губу зеленкой и клеем и прилепил пластырь. Для тебя сойдет, сойдет, радуйся, что у нас бесплатная медицина. В камере Игорь сорвал пластырь, тот все время намокал от влажного дыхания и неприятно раздражал. Долговязого увезли на «скорой». Игорь слышал, как дежурный говорил с больницей. «Похоже, я пробил ему печень. Черт, не сдох бы». В дежурной камере держали где-то с час. Затем его забрал товарищ в штатском. Оперуполномоченный. С какой-то хохлятской фамилией на «О». То ли Фоменко, то ли Хоменко. * * * Что я там говорил? Что не хотел? Что они первые? Конечно. Я оправдывался. Товарищ никак не реагировал. Сидел неподвижно, как статуя, смотрел прямо в глаза. Потом записывал, уточняя по ходу детали. Спросил про нож. Я ответил. Честно. Я ведь не считаю себя виновным. Спросил, не знаком ли я с потерпевшим. Долговязый – потерпевший? Смешно! Это я потерпевший. Нет, он. Он в больнице, он и потерпевший. Потом я расписывался под текстом, толком его так и не прочитав. Сплошной туман в глазах. Потом снова камера. Еще часа три ожидания. После девушка лет двадцати двух, почти ровесница, сказала, что она следователь и будет вести мое дело. Что-то спрашивала про адвоката. Как и Хоменко-Фоменко, писала, только дольше и подробнее. Я опять оправдывался, опять подписывал. Она сказала, что задерживает меня на трое суток по подозрению. Когда вели назад в камеру, через приоткрытую дверь кабинета я увидел Анюту. С ней беседовал Фо-Хоменко. Ночь в дежурной части, утром привезли сюда. Часа через два подсадили пенсионера. * * * Щеколда противно лязгнула, раздался голос сторожа: – Обед. Игорь сел на нары. Голова слегка кружилась. Он еще раз ощупал челюсть и губы. Есть можно. Если глотать не жуя. Ну, этот обед можно и не жуя. Сержант налил в белую миску жидкий суп. Во вторую шмякнул макароны с песчинками фарша. – Побыстрее, мужики. Дверь закрылась. Игорь кое-как начал вливать в себя суп. – Где это тебя? В ментовской? Игорь обернулся на соседа. Тот спокойно прихлебывал суп, не придавая никакого значения вкусовым качествам варева. – Подкинули к празднику. – Тот, кто подкинул, жив? – Вроде да. А с чего вы решили, что был кто-то еще? – Хе-хе. На блатного ты не похож. Праздник, как известно, дело пьяное, но твое лицо очень грамотно разбито. Плюс то, что ты здесь. Значит, не сам упал. – Я не виноват. – О, понимаю. Как хорошо я это понимаю, Первый раз, да? – Да. Пенсионер поковырялся пальцем в зубах и сплюнул на пол. – Зараза, рыбная кость. Помои. Игорь поморщился и отодвинул тарелку. Рана на губе открылась, и заглатывать суп с примесью крови стало совсем невмоготу. – Ешь, ешь. Здесь тебе не заводская столовая, добавки не будет. – Не хочу. Пенсионер приступил к макаронам. Я, когда в первый раз подзалетел, тоже не виноват был. То есть не считал себя виноватым. В двенадцать лет стащил полбуханки хлеба, чтобы с голодухи не загнуться. Пацан, что взять? Думал брюхом, а не головой. Знаешь, сколько дали? Шесть годков. Игорь недоверчиво усмехнулся. – Было время золотое. И ничего не попишешь. Стащил, значит виноват. – Сейчас-то, слава Богу, проехали. Должны разобраться. Они же первыми прицепились. А мне что, лежать и ждать, когда запинают? – Хе-хе, время проходит, камни остаются. Пока их не уберут. Не торопись считать себя правым. Тебя как величать? – Игорем. – Павел Николаевич. Трудовой стаж безвозмездной помощи государству двадцать лет и три месяца. Пять командировок по всей России-матушке с небольшими отпусками. Ношу почетное звание «ООР». Знаешь, что такое? – Нет. – Особо опасный рецидивист. Игорь ухмыльнулся: – Очень приятно. Павел Николаевич облизал тарелку. – Я, Игорек, тебе это не просто так сказал. Этими достижениями нешибко хвастают. Об этом обычно помалкивают. На воле. Но мы не на воле. – Меня отпустят. – Лет через восемь. Я тоже думал, что отпустят. Поторопился, но ты не спеши. Тебе не двенадцать. Зачем тебе туда? – Куда? – Туда, к нам. Павел Николаевич посмотрел на Игоря сверлящим взглядом, от которого тот вздрогнул. – Я могу подсказать, как выйти из этих стен и оставить в заднице тех, кто тебя сюда засунул. – Чего это ради? – Потому что, Игорек, ты лох и в игры с государством покамест не играл. Сейчас твой ход, но уму-разуму я учу тебя не потому, что ты такой молодой – прекрасный – невиновный. Мне до фонаря, виновен ты, не виновен, зарезал или застрелил. Я им хочу масть сбить. |