Онлайн книга «Незаконная планета»
|
Сотрудник турбазы, финн, поднял белесые брови. — Старье, — сказал он. И, поискав еще нужное слово, добавил: — Негодник. — Нам годится, — быстро сказал Морозов. — Паруса, надеюсь, не дырявые? Финн медленно удивился, брови его поднялись выше. — Селирон есть дырявый никогда. — И он еще что-то сказал по-фински или по-шведски Эрикссону, вернувшемуся за остатками багажа. Тот перевел на русский: — Вейкко говорит, что на яхте нет трансфлюктора и он не имеет права ее выпускать из гавани. — Мы умеем обходиться без трансфлюктора. — И еще он говорит, — продолжал Свен Эрикссон, — что ветер противный. Зюйд-ост. Вы не сможете идти в лавировку. — Сможем, — сказал Морозов. — Только пусть объяснит, где какие повороты, по каким знакам идти. — Нельзя, — покачал головой Вейкко. — Не понимаю, что тут спорить, — вмешалась Марта. — Раз нельзя, значит, нельзя. Правда, Вейкко? — Она улыбнулась ему самой ослепительной из своих улыбок. — Немножко жалко, конечно. Давно я не ходила на яхте. Кажется, со Второй Оркнейской регаты, да, Алеша? — Что вы там застряли? — крикнул с катера Буров. — Идем, — ответил Морозов, с сожалением отведя взгляд от яхты. — Хорошо, — сказал вдруг Вейкко и плотнее нахлобучил свой картуз с длинным козырьком. — Для вас. Садитесь на яхта. Я отвезу. Фарватер был извилист, шхеры то сжимали его морщинистыми гранитными боками, то расступались, открывая вольные плесы, здесь ветер рябил серую воду, тихонько позванивал в штагах. Покачивались красные и белые головы вех, ограждавших фарватер. Чайки парили в небе, сидели на воде, ходили по узким полоскам пляжей. И опять поворот, яхта влетает в узкий проход меж скал, а впереди торчит острый камень, ни дать ни взять тюленья морда, левее, левее, еще левей! О, здесь не просто. Здесь держи ухо востро. Без трансфлюктора здесь не очень-то. Но красотища! А дышится как! А сейчас я бы чуть потравил шкоты. Ладно, не мое дело. Вейкко знает лучше. Вон как уверенно и покойно лежит его жилистая рука на румпеле. — Нравится тебе? — спрашивает Морозов Витьку. Витька — молчаливый, серьезный. Не по годам серьезный. В кого это он пошел? Совершенно не склонен к болтовне. В меня, конечно, пошел. — Природа нравится, — отвечает Витька. Вот как, думает Морозов. Природа. Значит, что-то другое ему не нравится. Только природа нравится. В прошлом году с ним было проще. Взбирался ко мне на колено и обрушивал лавину вопросов. А теперь больше помалкивает. Ну как же — повзрослел, в пятый класс перешел. С кормы доносится смех Марты. И еще какое-то фырканье — это Вейкко так смеется. Смотри-ка, ей удалось разговорить этого твердокаменного финна. А у него, Морозова, почему-то не клеится разговор с Витькой. — Как у тебя в школе? — спрашивает он. — Математика легко дается? — Особых трудностей теперь нет, — отвечает Витька. — А как отношения с товарищами? — В каком смысле? — Ну… дружишь ты с ними? — Товарищи есть товарищи, — Витька слегка пожимает плечами. Некоторое время Морозов размышляет над его ответом. Он знает, что у Витьки в начале учебного года была драка. Подрался с одноклассником, Пироговым каким-то. Из-за чего — ни учителя, ни Марта не дознались: причину драки Витька отказался изложить наотрез. В кого только пошел такой упрямый? Наверное, в Марту. — Посмотри, — говорит Витька, — сосны торчат прямо из скалы. Разве деревья могут расти без земли? Оранжевое предзакатное солнце выплывает из облаков — будто из дырявого мешка вывалилось — и мягко золотит шхеры. На севере вечера длинные-длинные — как тени от сосен, лежащие на воде прямо по курсу. Яхта, покачиваясь, перерезает тени и выходит на плес. Здесь прыгают на зыби солнечные зайчики, и ветер пробует штаги и ванты на звонкость, и Марта кричит с кормы: — Алешка, откренивай! У Марты уже в руках румпель и шкоты. Однако быстро идет приручение Вейкко. И, как бывало когда-то, Морозов, держась за ванту, вывешивается за борт, и яхта красиво делает поворот оверштаг, огибая белый конус поворотного знака. Серебристо-розовая рыбина медленно плыла вперед и немного вверх, пошевеливая плавниками. Морозов пошел за ней, осторожно поднимая ружье. «Треска, что ли, — подумал он, — да какая здоровенная, около метра, ну, на этот раз я не промахнусь». Он прицелился, и в этот момент рыба, будто почуяв неладное, метнулась в сторону скалы. Ах, чтоб тебя! Морозов оттолкнулся от каменистого грунта и поплыл к темно-зеленой, скользкой от мха скале. Обогнув ее, остановился. Темно, как в ущелье. Ущелье и есть, только подводное. Разве тут увидишь рыбу? Косыми светлыми штришками промелькнула стайка салаки. Морозов поплыл вперед, раздвигая рукой водоросли. Уж очень ему хотелось всадить гарпун в эту треску. Смешно сказать: почти неделя, как они на Аландах, каждый день уходят под воду — и ни одного удачного выстрела. Морозов оглянулся — и все похолодело у него внутри. Витьки не было видно. Обычно он следовал за отцом, так ему было строго-настрого ведено — не отставать ни на шаг, только под этим условием Марта разрешила ему подводные прогулки. И вот Витька исчез. — Витя! — крикнул Морозов. Тишина. Только слабое потрескивание в шлемофоне — обычный шум помех. — Витька! Морозов рванулся из ущелья, выплыл из-за скалы, огляделся. В зыбком полумраке не было видно Витькиного гидрокостюма. У Морозова перед глазами все поплыло, смешалось, остался лишь черный клубящийся страх. И еще — мгновенное видение: он выходит из воды, выходит один, и Марта, загорающая на крохотной полоске пляжа, поднимается ему навстречу, и в глазах у нее… — ВИТЬКА!! Он весь напрягся: в шлемофоне коротко продребезжало. Он снова крикнул и опять услышал, словно бы в ответ, металлическое лязганье. Так повторилось несколько раз. Морозов подплыл к якорному канату, уходившему наверх, к яхте, посмотрел на ее желтоватое днище с красным килем. Здесь было место, от которого они обычно начинали подводные прогулки, и ориентир для возвращения на остров. Может, Витька вылез наверх? Но почему в таком случае не предупредил его? Может, что-то испортилось в гидрофоне? Что за странное дребезжание? Да, Витька, конечно, наверху, убеждал себя Морозов. Перед тем как вынырнуть, он крикнул еще раз, и тут же Витькин голос ответил: — Я же тебе говорю, иду обратно. Морозов испытал такое облегчение, что ему захотелось сесть или даже лучше лечь, закрыть глаза и ни о чем не думать. Но тут же он снова встревожился: — Ты смотрел на компас? Каким курсом ты шел от яхты? — Я держал сто двадцать. Да ты не… |