Книга Будь моим этой ночью, страница 67 – Кэтрин Смит

Шапель окинул беглым взглядом комнату. Никто в салоне не обращал на них внимания. Даже Прю, обычно такая любопытная, была всецело поглощена историей, которой делился с остальными муж Кэролайн.

— Вы что-то хотите сказать, сэр?

Шапель был на много столетий старше Томаса Райленда, однако считал своим долгом выразить ему уважение как старшему.

Райленд взял его за руку:

— Мы можем поговорить откровенно, Шапель? С глазу на глаз?

— Да, конечно.

Отец Прю отпустил его руку и проводил к дверям на террасу. Снаружи царила прохладная ночь, полная манящих ароматов цветов и запаха моря, приносимого легким ветерком. Они остановились у самых дверей, преградив путь, чтобы никто не смог их потревожить. Из окон салона лился свет, позволяя Томасу Райленду заглянуть собеседнику прямо в глаза. И от этого взгляда Шапелю почему-то становилось неловко.

— Перейду прямо к делу, — начал Райленд, не сводя глаз с Шапеля. — Мне говорили, что вы можете излечить Прю от ее… недомогания.

— При всем уважении, сэр, рак нельзя назвать просто «недомоганием».

Райленд раздраженно покачал головой:

— Так вы можете ее излечить или нет?

Шапель скрестил руки на груди:

— Да, могу, но не стану.

— Почему?

— Разве не очевидно? Ведь это значит превратить вашу дочь в вампира.

— Да, знаю. — Его натянутый тон подсказывал Шапелю, что Райленд воспринял его слова неодобрительно.

— Она больше не будет человеком.

— Но внешне она останется человеком.

Какого дьявола?

— Да, но…

— Она будет жить. — Райленд, похоже, решил сосредоточиться только на одной стороне вопроса.

— Да, возможно, она будет жить вечно, но для этого ей придется питаться кровью других.

Подбородок Райленда надменно выдался вперед — Шапелю часто приходилось наблюдать точно такое же выражение на лице Прю.

— Я охотно предложил бы ей свою.

— А когда вас не станет? — Он так хотел, чтобы Райленд оценил ситуацию со всех сторон, а не только с той, которую предпочитал видеть. — Вы смиритесь с тем, что она будет пить кровь невинных людей?

— Прю не жестока и не безрассудна. — Похоже, мысль о том, что Шапель может думать иначе, казалась Томасу оскорбительной. — Она никого не станет убивать.

— Что ж, возможно, и не станет. — По крайней мере умышленно, однако жажда крови обладает огромной силой, в особенности над новичками, и противиться ей очень трудно. Правда, Прю всегда сможет положиться на помощь Шапеля…

Нет, нельзя думать об этом. Он не станет превращать Прю в вампира только для того, чтобы удержать рядом с собой.

— Я не хочу хоронить дочь, Шапель.

О Боже. Неужели в глазах Райленда блеснули слезы?

— Не надо, сэр. Вам вовсе ни к чему видеть, как ваша дочь превратится в создание, которое при любых других обстоятельствах привело бы вас в ужас.

— Не знаю, за кого вы нас принимаете, Шапель, но мы не какие-нибудь невежественные крестьяне. Я бы не стал гоняться за человеком с вилами только потому, что в нем есть нечто выходящее за рамки моего понимания. По правде говоря, я считаю, что в данном случае именно вы выказываете свое невежество.

— Прошу прощения?

Шапель чувствовал нараставшую досаду — и на самого Райленда, и на весь этот разговор. Неужели никто в этой злополучной семье не понимал, что превращение Прю в вампира означало нечто большее, чем просто конец ее борьбы с раком? Или они не понимают, к чему это приведет?

— Вы наделены силой, способной спасти человеку жизнь, однако отказываетесь это сделать лишь потому, что считаете, будто разбираетесь в таких вещах лучше. Вы полагаете, что Прю в конце концов превратится в какое-то чудовище. Однако моя дочь никогда им не станет. Она не такая.

— Я тоже думал, что не такой, однако вышло иначе. — В течение первого столетия своей новой жизни Шапель нередко вел себя как бездушный убийца, стремившийся получить свое когда угодно и от кого угодно — причем во всех смыслах и гораздо чаще, чем он сам готов был признать. Однако ему никогда не доводилось подчинять людей своей воле. В этом просто не было нужды.

— О да. Кто, как не чудовище, будет рисковать собственной жизнью, чтобы спасти едва знакомую девушку и ее семью. Если моя дочь превратится в такое чудовище, меня это только обрадует.

— Сэр…

Райленд поднял руку:

— Вы разочаровываете меня, Шапель. Я считал вас великим человеком, настоящим героем. Однако, похоже, я ошибался. Вы готовы рисковать собой лишь тогда, когда думаете, будто вам нечего терять, а теперь не хотите помочь моей дочери потому, что боитесь.

Теперь настала очередь Шапеля встать в надменную позу.

— Я вовсе не боюсь.

— А мне кажется, что боитесь. Вам ведь нравится моя дочь, не так ли?

— Да. — Шапель сунул руки под мышки, чтобы ненароком не пустить их в ход, пытаясь вбить немного здравого смысла в голову отца Прю. Едва ли ей это понравится. — Именно поэтому я и не хочу делать то, о чем ей впоследствии придется пожалеть.

— Тогда почему вы не делаете все, что в вашей власти, чтобы ее удержать?

Шапель не мог ответить на этот вопрос. В самом деле, почему он не делает все, что в его власти, чтобы удержать Прю? Только потому, что Мари его не захотела? Но Мари умерла много веков назад.

Когда Шапель снова повернулся к двери и бросил взгляд на Томаса Райленда, то заметил, что плечи его поникли, а глаза выражали одновременно печаль и покорность судьбе. То были глаза человека, который сознавал, что вот-вот потеряет любимое дитя, но бессилен это предотвратить.

— Ваше присутствие делает Прюденс такой счастливой. Вне зависимости от моего мнения о вас я надеюсь, что вы задержитесь здесь подольше — хотя бы ради нее.

Шапель кивнул:

— Да, я так и сделаю.

— Благодарю вас. — Райленд вернулся в дом, а Шапель так и остался стоять на террасе.

Его присутствие делало Прю счастливой. От такого заявления пошла кругом голова. Когда еще Шапель приносил кому бы то ни было счастье? С тех пор прошли века. Но еще поразительнее было то, что и Прю делала его счастливым. А ведь Шапель утратил всякую надежду на счастье с тех пор, как Дре покончил с собой. И тем не менее, находясь в обществе Прю, Шапель нередко испытывал именно это чувство. Но мысль о том, что скоро она должна его покинуть, омрачала это счастье. Стоило представить, что в мире больше не будет Прю, как в душе возникало ощущение пустоты, и даже смерть в лучах рассвета казалась по сравнению с ним блаженством.

Ошибался ли он? По-видимому, все вокруг считали именно так. Вполне возможно, они правы, однако сам Шапель так не думал. Превращение Прю в вампира сделает счастливым самого Шапеля, а не ее. Как же в таком случае он мог ошибаться?