Книга Дочь Клеопатры, страница 25 – Мишель Моран

— В нас будут плевать на улицах? — прошептала я.

— Не знаю. Вообще-то плебеи рвут и мечут от злости. Они готовы поверить всему, что слышали о ваших родителях.

— Например? — не отступала я.

Октавия передернула плечами.

— Ну, что ваш отец, пока был в Египте, одевался в хитон, позабыв свою тогу.

Я вскинула подбородок.

— Это правда.

— Чему еще они верят? — спросил Александр.

— Якобы Антоний велел почитать себя как Диониса, носил его тирс и короновался венком из плюща.

Перед моими глазами возник отец в золотых и красных одеждах, вздымающий вместо меча стебель фенхеля — в точности как описала сестра Цезаря.

— Это тоже правда.

Октавия подалась вперед.

— А он в самом деле велел отчеканить римскую монету с изображением вашей матери?

— Ну да. Три года назад, — произнес Александр. — Разве это ужасно?

Она не ответила. Тогда я дерзко поинтересовалась:

— Больше они ничему не верят?

Помедлив, Октавия проговорила:

— Ходили разные слухи о пиршествах на реке…

— Верно, — искренне выпалил Александр. — У мамы с папой было свое общество. — «Собрание Неподражаемых в Жизни».

— Чем же оно занималось? — затаив дыхание, осведомилась Октавия.

— Пировало на кораблях, обсуждая вопросы литературы с великими философами со всего света.

— Потом его переименовали в «Орден Неразлучных в Смерти», — прибавила я. — После того, как отец проиграл сражение при Акции. Однако теперь все в прошлом… Как и наши мама с папой.

Вечерняя гостья чуть откинулась назад и недоверчиво смотрела то на меня, то на брата. Казалось, она никак не могла представить себе, что мы говорим об одном и том же мужчине.

— Ну и… много времени он проводил с вашей мамой?

У меня запылали щеки. Так вот в чем дело: Октавия до сих пор его любит.

— Да, — еле слышно сказал Александр.

— Значит, не слишком часто бывал со своими людьми? — обратилась она ко мне.

— Не слишком… — Я устыдилась и отвела глаза. — Вы рады, что его больше нет?

— Никогда никому не желала гибели, — произнесла Октавия. — Конечно, когда Антоний оставил меня, это было ужасно. О нашем разрыве узнал весь Рим.

Я попыталась представить, что ей пришлось пережить после того, как папа прилюдно ушел к другой. Мои сводные сестры, Антония с Тонией, даже и не успели его узнать. Они были очень маленькими, когда отец окончательно переселился в Александрию.

— Мой брат желал ему смерти, — призналась Октавия. — Но я… — Она запнулась, потом продолжила: — В Риме не отыскалось бы женщины, которая не любила бы Марка Антония.

— А теперь его ненавидят, — заметила я.

Сестра Цезаря встала с кушетки и нежно погладила мою щеку тыльной стороной ладони.

— Люди решили, что он позабыл свой народ, чтобы сделаться греком. Но это прошлое. Гораздо важнее — завтрашний день. Наберитесь мужества, и все в конце концов будет хорошо.

Когда она удалилась, мы с братом посмотрели друг на друга. Мерцающее пламя оставленного ею светильника бросало неверные блики на наши лица.

— Мама ни разу не приходила к нам перед сном, — произнес Александр.

— Она ведь была царицей, а не сестрой правителя.

— Думаешь, папа любил Октавию?

Ответить «нет» было бы жестоко, но эта женщина никогда не сравнилась бы с нашей матерью; я не могла представить себе, чтобы она мчалась на колеснице наперегонки с отцом по Канопской дороге или чтобы он подхватил победительницу на руки и начал кружить.

— Может, папу привлекала ее доброта? — предположила я.

Александр кивнул.

— У Марцелла такое же золотое сердце, правда? Между тем он, по-моему, первый красавец в Риме.

У меня округлились глаза.

— Послушай, ты, надеюсь, не Ганимед? [11] Братишка сердито вспыхнул.

— Нет, конечно!

Я продолжала смотреть на него, но Александр задул светильник, и в темноте мне расхотелось продолжать беседу.

Принесенные поутру одежды оскорбили нас до глубины души. Александр недоуменно уставился на льняной церемониальный передник, а я нервно мяла в руках платье из бус, гневно спрашивая:

— Римляне ведь не думают, будто мы в Египте так одеваемся?

Холмы за окном еще розовели в лучах рассвета, но, судя по долетавшему шуму, все обитатели виллы уже проснулись.

— Ну да, — без тени издевки ответила Галлия.

— Наши царицы носили такие платья тысячу лет назад. Сейчас в ходу шелковые хитоны!

— Но на египетских росписях и на статуях…

— Это делается нарочно, под старину, — терпеливо пояснил брат. — Я ни разу не наряжался в передник.

— Мне очень жаль, — промолвила Галлия, и ей нельзя было не поверить: в детстве галльской царевне тоже пришлось испытать это унижение на улицах Рима, — но такова воля Цезаря.

Взглянув на ее несчастное лицо, я не стала противиться, когда Галлия повела меня в купальню и помогла облачиться в платье. Однако стоило нам приблизиться к зеркалу, как к моему лицу прихлынула кровь. Бусы прикрывали только самое необходимое; с тем же успехом я могла появиться в городе полуголой.

Появилась Октавия — и всплеснула руками:

— Что на ней надето?

— Так велел Цезарь, — возмутилась Галлия.

— Девочку не повезут по улицам в этом виде, словно блудницу! — воскликнула ее госпожа и обратилась ко мне: — У тебя ведь была другая одежда?

— Шелковые туники и парики, — поспешила ответить я.

— Ты так наряжалась в Александрии?

— И еще красилась.

— Неси сюда все. — Октавия закатила глаза к потолку. — Уж лучше краска, чем это.

Под ее присмотром Галлия закрепила парик на моих волосах. Когда я показывала рабыне, как правильно провести сурьмой длинные черные линии от наружных уголков глаз, Октавия чуть нахмурилась. Галлию интересовало все до мельчайших подробностей: желто-красная хна для рук, моринговое масло для лица, кусочек пемзы для удаления лишних волосков у бровей…

— Ты еще слишком юна для таких вещей, — строго сказала она. — Сотрешь себе кожу до дыр.

— Против этого есть особый крем.

Я показала коробочку, содержимое которой Хармион втирала в мое лицо по утрам. Галлия принюхалась и передала ее госпоже.