Онлайн книга «Самая легкая лодка в мире»
– Теперь у оленя голова не болит, – сказал Коля. – Конечно, – согласился Пронька. – Теперь ему полегче. Коля сел в нарты, взмахнул шестом своим, хореем, – олени побежали по весенней тропе. Пронька помахал ему рукой и пошел к лабазу. Чурол ворчал ему вслед, ворочался в каменном русле, перекатывая круглые голыши. «Ишь, разошелся! – думал Пронька. – Ворочается, как медведь в берлоге». Не спеша углубился Пронька в тайгу, и шум Чурола стал затихать, только иногда откуда-то сверху долетало его ворчание. Из-за кустов увидел Пронька свой лабаз, и тут в груди его стало холодно, а в голове – горячо. На корявых еловых ногах высился лабаз над поляной, а под ним стоял горбатый бурый медведь. Передними лапами он держался за столб. Ничего не соображая, Пронька скинул с плеча ружье и прицелился в круглую булыжную башку. Хотел уже нажать курок, но подумал: «А вдруг промажу?» Пронька вспотел, и из глаз его потекли слезы – он никогда не видел медведя так близко. Медведь зарычал сильней и трясанул столб лапой. Лабаз заскрипел. В раскрытой его двери что-то зашевелилось. Оттуда сам собою стал вылезать мешок муки. «Мешок ползет!» – ошеломленно думал Пронька. Мешок перевалился через порожек лобаза и тяжко шмякнулся вниз. Когтем продрал медведь в мешке дырку, поднял его и стал вытряхивать муку себе на голову, подхватывая ее языком. Вмиг голова бурая окуталась мучной пылью и стала похожа на огромный одуванчик, из которого выглядывали красные глазки и высовывался ржавый язык. «Карх…» – кашлянул медведь, сплюнул и отбросил мешок в сторону. Распустив пыльный хвост, мешок отлетел в кусты. Пронька осторожненько шагнул назад. А наверху в лабазе по-прежнему что-то шевелилось и хрустело. Из двери высунулась вдруг какая-то кривая рука в лохматой варежке и кинула вниз банку сгущенки. Медведь подхватил банку, поднял ее над головой и крепко сдавил. Жестяная банка лопнула. Из нее сладким медленным языком потекло сгущенное молоко. Медведь шумно облизнулся, зачмокал. «Кто же это наверху-то сидит?» – думал Пронька. Сверху вылетели еще две банки, а потом из двери лабаза выглянула какая-то небольшая рожа, совершенно измазанная в сливочном масле. Облизываясь, уставилась она вниз. «Медвежонок! – понял Пронька. – А это внизу – мамаша». Медвежонок тем временем спустился вниз и тоже схватил банку сгущенки. Он сжал ее лапами, но, как ни пыжился, не мог раздавить. Заворчав, медведица отняла банку, раздавила и лизнула разок. Потом отдала банку обратно. Медвежонок негромко заурчал, облизывая сплющенную банку, как леденец. Подождав немного, медведица рявкнула и легкими шлепками погнала его к лабазу. И тут Проньке вдруг показалось, что медведица оглядывается и смотрит на него исподлобья. Пятясь и приседая, отошел Пронька несколько шагов и побежал. Добежавши до Чурола, Пронька скинул с плеч мешок и ружье, опустился на коленки и стал пить воду прямо из речки. В горле у него пересохло, по лбу катился пот, и сердце так колотилось, что заглушало Чурол. «Ишь, до чего додумалась, сатана, – удивлялся Пронька, – медвежонка на столб сажает!» Вода была ледяная, от нее ныли зубы, и глоталась она со звоном. Пронька пил и вздрагивал, оглядывался назад: не бежит ли медведица? Из тайги вылетела к реке кедровка, села на сухую пихту и принялась кричать, надоедливо и грубо, как ворона. – Чего кричишь! – разозлился Пронька. – Проваливай! Он подумал, что кедровка нарочно приваживает к нему медведицу. Поднял ружье и подвел медную мушку прямо под черное крыло с рассыпанным на нем белым горошком. – Сейчас вмажу третьим номером, покричишь тогда! Пока Пронька раздумывал, вмазать или нет, кедровка сообразила, что к чему, и улетела. «Что ж делать-то теперь? – думал Пронька. – В лагерь с пустыми руками идти нехорошо, а к лабазу – страшно». И тут пришла вдруг ему в голову лихая мысль: попугать медведицу. Пронька поднял ружье и сразу из двух стволов ударил в воздух. Не успел еще заглохнуть выстрел, как Пронька крикнул во все горло: – Прокопий! Ты чего стрелял? Помолчал и ответил сам себе басом: – Глухаря грохнул! – А велик ли глухарь-то? – Зда-а-аровый, черт, килишек на пять! От крика своего Пронька развеселился, его насмешило, как он ловко соврал про глухаря. «Ладно, – решил он, – пойду обратно! Буду орать на весь лес, издали пугать медведицу. Устрою ей симфонию! Небось не выдержит, убежит». Не спеша пошел он к лабазу и действительно устраивал на ходу симфонию: стучал дубинкой по стволам деревьев, ломал сучки, выворачивал сухие пихточки, которые крякали и скрежетали, а потом вытащил из ружья патроны и затрубил в стволы, как трубит лось во время гона. – Эй, Коля-манси, – кричал Пронька, – у тебя ружье заряжено? – А как же, – ответил он сам себе тоненьким Колиным голосом, – пулей заряжено! А у тебя заряжено? – И у меня заряжено! Пулей «жиган». Самый раз на медведя! – Эй, Пахан-Метла, а ты чего молчишь? – Я ружье заряжаю! – Прокопий! Надо остановку делать. Чай надо пить! У оленя голова болит! – А чего она болит-то? Рога, что ли, у него растут? Уже перед самым лабазом Пронька даже запел. Размахивая топором, он вывалился на поляну, где стоял лабаз. Ни медведицы, ни медвежонка не было. В раскрытую дверь лабаза высунулся разорванный мешок, из которого сочилась струйка муки. – «Ромашки сорваны, – орал Пронька, – увяли лютики!..» Голос его звучал хрипло, мотив Пронька врал, потому что петь сроду не умел. Он хотел кончить песню, но побоялся, что медведица где-нибудь рядом, и заорал для острастки еще сильней. Под песню разыскал он в кустах лестницу и полез наверх, в лабаз. Там было все вверх дном. Пронька слез на землю, поднял сплющенную банку сгущенки. Медведица так сдавила ее, что банка превратилась в жестяной блин. «Вот уж кто действительно мог в темпе рубануть сгущенку, – подумал Пронька, – а ведь Пахан-Метла не поверит, скажет: сам рубанул». Он завернул сплющенную банку в тряпочку и сунул ее в карман. Пронька устал, от криков и от пения у него драло в горле, потому-то разболелась голова. – Надо остановку делать, – сказал он. – Чай надо пить, а то голова чего-то болит… И чего она болит-то? Рога, что ли, растут? |