Онлайн книга «Горячий след»
|
Жуков плакал, скорчившись рядом. Артур, помедлив, положил руку ему на плечо: — Тише, — сказал кадет. — Тише, разбудишь всех, а все устали. Генка поднял на Артура измученное мокрое лицо. Облизнул полопавшиеся губы. — Я… — дрожащим голосом начал Генка и, захлебнувшись слезами, уткнулся в грудь кадета. — Я не хотел… я просто не смог… я не хотел… я… понимаешь… я не смог… прости меня… прости, прости, прости… — Давно простил, — сказал Артур. И сам поразился своим словам, прислушался к себе изумлённо: что это он плетёт?! Но понял вдруг, что это — правда. Не знал, давно или нет, но ни злости, ни ненависти, ни даже равнодушия к Генке не осталось. Была только жалость. Генка поднял лицо. Мокрые глаза были огромными: — П… равда?! — изумлённо выдохнул он. Артур кивнул… …Он ничего никому не рассказал. Даже Олегу, когда тот проснулся и они вместе лежали (умирали…) на носу плавно качающегося плота. Разговор шёл о совершенно отвлечённых вещах. — Странно, — задумчиво сказал Олег, — где же клейма? Артур приподнялся на локте и поинтересовался севшим голосом: — Ты, что бредишь? Олег хмыкнул, улёгся удобнее: — Ты знаешь, что такое Х'сан'кор? — Артур помотал головой. — Ужасная флейта. В переводе с оркского, — Артур уже сидел, глядя на Олега с откровенным беспокойством. — Ты не читал Пехова? — Нет, — отрезал Артур. — А тебе голову напекло… — Ничего мне не напекло, — Олег сел по-турецки. — Я сдуру много читал. Живетьева, «Стальное княжество», Каплан, «Круги в пустоте»… Фабула везде одна: наш человек, мальчишка, иное пространство, рабство… Везде описываются клейма. Но никому из вас клейма и не думали ставить. Ну ладно — девчонки, не хотели уродовать. Ну ладно — Макс, там это, может, не принято. Но ты-то и Кирилл с Тимкой были в классическом рабстве… — Большое тебе спасибо, — ядовито сказал Артур. — Тебе что, хотелось, чтобы в меня ещё и раскалённой железкой потыкали? — Да ничего мне не хотелось, — Олег шлёпнул ладонью по воде. — Просто странно, вот и всё… — Да тут этих странностей море, — сказал Артур. — Вон, океан целый вокруг… Хватит трёпа, послушай, как поёт. Пел Макс. Пел плохо — он и так-то не умел, а тут ещё и еле сипел сухой глоткой. Но песня была — вызов. Мальчишка сидел на краю плота, смотрел в небо и пел: — Он носил волчью шкуру и перед битвой пил волчью кровь, чтобы стать воплощением этого бесстрашного зверя и броситься на врага — и, если он погибал в бою, вслед валькириям, уносившим викинга, слышался прощальный волчий вой… Перед битвой волчью кровь пил из древней чаши, Поднимает чёрный стяг и вступает в бой. Богом севера храним, Гордый и бесстрашный, Против тысячи один На земле чужой. Город битвами сожгли хитрые лисицы Стынет золото в огне Клад монастырей Меч поёт в твоих руках, звёздами искрится Жажду крови утолить просит побыстрей. Пусть последним будет яростный прыжок — Хватит силы для рывка. Смерть и слава! Погибает старый волк, Разрывая криком, Разрывая криком облака облака. Честно биться ты привык — Нож вонзили в спину… Рассмеялся, увидав страх в глазах врага. И душа рванулась ввысь, Злость и гнев отринув — К вечным солнечным морям Лунным берегам… [42] * * * Рассвет над океаном был потрясающе красив. Непередаваемо. Сумасшедше. Синие, алые, чёрные и даже зелёные краски мешались в нём и не мешали друг другу. Олег сидел на краю плота и смотрел, как восходит солнце. Наверное — одно для всех миров. — Смешно, — сказал он негромко солнцу. — И тебя тоже создал он? И все фильмы, и все книги, и все песни, и моего деда создал он? И всё это служит ему? Олег не удивился, когда человек в выгоревшей гимнастёрке подошёл к нему и сел рядом. Не скрипнули доски, не шевельнулся воздух… Ни этот, ни тот, другой, Олег не помнили деда, отца матери — он умер в начале восьмидесятых. И военных фоток не сохранилось, а на остальных был сутуловатый старик в хорошо сидящем пиджаке. Этот дед был старше Олега на пять-шесть лет. И Олег улыбнулся — от него пахло горячим сукном, табаком, кожей, потом, нагретым металлом. Он улыбался — мальчишеской улыбкой, похожей на улыбку Ёлохова, зарытого в земле чужого пространства… и сейчас, наверное, уже вернувшегося домой. Дед молчал. Тоже смотрел, как всё выше и выше взбирается солнце. Дед, молча сказал Олег. И заплакал — тоже молча. Я не хочу, чтобы они умирали, дед. Мне не жалко себя и не страшно за себя, я сам заварил эту кашу. Но я не хочу, чтобы умерли они. И ничего не могу сделать. Ничего. Я знаю, это неправильно, но — ничего не могу. Неужели Он сказал правду, и всё напрасно, и ничего хорошего, справедливого, доброго больше не осталось в мире, а есть только тоска и красивый последний рассвет? Дед встал. Он стоял на плоту, и солнце светило ему в лицо, но он не морщился. Может быть, он видел ту дорогу, которая ведёт и его по мирам и временам? Ведь не может быть, чтобы он умер совсем… Уж это Олег знает точно — Люди не умирают совсем… Совсем — для трусов и предателей… И тогда Олег тоже встал и стал глядеть на солнце, не жмурясь. Слёзы высохли. Высохли на глазах, на склеенных солью ресницах, на щеках… А потом Олег понял, что один на краю плота. — Ты врёшь, — упрямо и негромко сказал он. — Ты врёшь. — Олег, — услышал он голос. Чей — не поймёшь, от жажды все голоса стали одинаковыми, как будто из высохшего кувшина сыпался песок. Олег оглянулся. Перед ним стоял Димка. Стоял, качаясь — то ли потому, что покачивался плот, то ли потому, что его не держали ноги. Мальчишка держал в руке свою фляжку — осторожно, как будто она была из тончайшего хрусталя. — Олег, — сказал Гаврилов. — Вот. Я не пил. И когда все вылили… я пальцем заткнул и не вылил… Вот. Отдай девчонкам. — Что? — тихо спросил Олег. — Отдай девчонкам, она полная, — почти с вызовом сказал Димка. И глянул Олегу прямо в глаза. «Ты врёшь,» — подумал Олег. Не о Димке подумал. * * * Ну что ж, корабль готов, Поймали ветер снасти, Над башней маяка |