Онлайн книга «Не остаться одному»
|
Я один свой путь пройду И наград ничьих не жду, И прошу коль не понять, Так запомнить: Что собой долг перед собой, Что зовут еще судьбой, Должен я любой ценой Но исполнить! Не одну прощу вину, Но измену – не умею, Никого за взгляд иной Не виню. Только если изменю Сам себя и сам себе я, Что тогда я на Земле Изменю? Я уже понять успел: Белый свет совсем не бел. А смиришься с ним таким, Станет черен. И пока какой я есть, Я кому-то нужен здесь, А другой сам себе я никчемен! Светом ночи, а не дня Жизнь встречает здесь меня. И не каждому она улыбнется. Человеком быть решись — Человечьей станет жизнь, Человечество с тебя и начнется П. Бюль-Бюль Оглы – А. Дидуров На Йенса я наткнулся буквально за кустами и выругался. Немец спокойно кивнул, словно я похвалил его, а потом сказал: – Orlogs. – Что?! – раздраженно переспросил я. – Orlogs, – повторил он. – На древненемецком это значит «изначальный закон». «Судьба». – К черту, я не верю в судьбу, – отрезал я. – Потому что не понимаешь, что это такое, – любезно пояснил немец. – Принято думать, что судьба – это некий высший рок, определяющий жизнь человека, – он сделал рукой раздражающе-красивый жест; я хмыкнул. – Но это не так. Я ведь недаром сказал, что на языке моих предков определяющим в жизни является «изначальный закон», а это совсем не то, что «высший рок». Orlogs внутри нас. Он просто не дает нам поступать иначе, чем это продиктовано нашими личными качествами, воспитанием, характером и верой. Мы таковы, каковы мы есть, и это – а не какие-то внешние факторы – ведет нас по жизненному пути. – Мало мне было Джека, – раздраженно сказал я, – с его заумью про камни Зонтгофена, валькнуты и высшие законы. – Джек очень умный парень, – заметил Йенс. – Ты слышал наш разговор с Вадимом? – напрямую спросил я. Йенс кивнул: – Слышал, но не подслушивал… Вадим не рыцарь. Он не понимает тебя. И боится. – Меня?! – искренне и неприятно поразился я. Йенс пожал плечами: – Нет. Будущего. Для него будущее – вечно длящееся настоящее, и никаких перемен не нужно. – Он мой друг, – отрезал я. – И тем не менее. – Йенс вдруг отвесил мне мушкетерский поклон. – И тем не менее, мой князь. * * * Ровными движениями камня Танюшка отбивала кромку корды. Я наблюдал за ней, плечом и виском привалившись к коре дуба и скрестив руки на груди. Танюшка взглянула на меня снизу вверх и улыбнулась. – Порежешься, – сказал я, не удержав ответной улыбки. – Не-а, – с озорной ноткой ответила она. – Смотри! Девчонка вскочила прыжком даже не на ноги, а на толстое бревно, проходившее, как наклонный мостик, между двумя дубами. Это была подгрызенная бобрами подсохшая осина. Танюшка сделала сальто вперед, подсекая сама себе ноги кордой, сжалась в комок, распрямилась в полете, оттолкнулась ногами (дуб дрогнул) от одного из стволов, от другого, перекатилась с упором на свободную руку и, поймав двумя пальцами за клинок корду – подброшенную за миг до этого в воздух и летевшую ей в голову! – перебросила ее рукоятью в ладонь и соскочила, привычно зафиксировав приземление. Потом показала мне язык и ловко щелкнула в нос со словами: – Вот так! – Ты знаешь, что про тебя песня есть? – любуясь ее движениями, спросил я. Танюшка мотнула гривой распущенных волос и, закусив губу, кивнула: – Да, только она с плохим концом… А ты знаешь такую? – Она посмотрела на кроны деревьев, затянула: – Над Волховом зимние бури вились, Рушил припай прибой, Когда его кочевая жизнь Наконец привела домой… После первой же строчки я удивленно поднял лицо. Баллада была на немецком, я внимательно вслушивался в слова, будто отчеканенные в стальной пластине… – Лунная ночь воздвигала сугроб И в сумрак швыряла снег, Когда к своим друзьям в городок Пришел наконец князь Олег. Ребята сбежались с разных сторон И вслед валили толпой, Он шел, как призрак прошедших времен, С поднятой головой. Он сел к огню и смотрел вокруг, И странен был его взгляд. Он видел столько горьких разлук И вот – вернулся назад. И в доме теплом сквозь гул голосов Поскрипывали слегка Стропила из кряжистых дубов, Помнивших века. Олег поднял чашу из бука в честь Павших в давних боях. «За тех, кто лежит на юге – не здесь! Помните те края? Тела мертвецов с собой унося, Шумела морская вода… Из нас на каждого по пятьдесят Урса было тогда! Люди со скал падали вниз, Шпаги ломались в руках, Но только яростней мы дрались, И прочь отступал страх! Ревела багровая круговерть… И новый рассвет вставал… И сотни клинков приносили смерть… Помните – Север пал? Каждому с ним наступит пора Чашу испить одну… Так пусть же хватит отваги и нам С честью уйти во тьму!» Костер отражался в его глазах — Рыжего пламени зыбь… А по запястьям – рубцы на руках, Память вражеских дыб. «А как, – он спросил, – поживает Санек? Случилось рассориться нам…» «Его следов не хранит ни песок, Ни мох лесной, ни волна…» «Ну что ж!.. – Олег молвил. – Конец земной — Могильная тишина…» А ветер свистел и бился в окно… И позеленела луна… Скользили по лику ее облака, Когда для друзей Олег Неторопливо повел рассказ — И память ринулась в бег: «В безбрежной земле, на чужих ветрах, Под багровой звездой, В Городе Света безжалостный страх Свивает свое гнездо. Я видел кровь, смерть и колдовство, Которого больше нет. Я очень близко познал его — |