Онлайн книга «Никто, кроме нас!»
|
– Ты тут воевал? – Тут и в лесах… – А я сперва в пионерах был, потом в дружине у Олега… Ты не тот Сережка, который «Вихрь»? – Ну, я… – Здорово… – Да ладно… – Сестра у тебя симпатичная… – Катька, что ли?! Да ну!.. – Нет, правда… Женщины шли следом. Катька охотно везла велосипед с близнецами, задавая им нелепые и оскорбительные вопросы типа: «А в кого у нас такие глазки?.. А кто нам такую курточку купил?.. Ой, какие у нас зубики!..» Владислав и Ярослав гордо молчали – в их двухлетних душах уже давно подспудно вызревало убеждение, что «Все бабы – низший сорт!», а мир принадлежит мужчинам, пусть еще и не взрослым. Елена и Светлана тоже, как и мужья, вели негромкий разговор, но на куда более мирные темы. Юрка и Светка-младшая замыкали процессию, но явно не считали себя обойденными вниманием – им вполне хватало своей компании. А город вокруг готовился к празднику. Все больше и больше встречалось людей – нарядно одетых, поодиночке, парами, компаниями. То тут, то там слышалась музыка и обрывки речей и лозунгов из репродукторов. В небе – высоко, от этого медленно – плыл дирижабль, раскрашенный в черно-желто-белую гамму, оставлявший позади двойной «хвост» тех же цветов. По шоссе прошел плотно сбитый квадрат дроздовцев – в угрюмой черной форме, в ярких беретах, над плечами сверкали штыки, впереди тяжело качалось зачехленное знамя. Люди останавливались, махали руками, многие отдавали честь. Дроздовцы вдруг грянули – под сухую дробь палочек в белых перчатках трех мальчишек-барабанщиков, шедших перед знаменем: Черным строем маршируя, Вновь дроздовцы в бой идут — Защитить страну родную От предателей-иуд. От Кремля до Магадана, От Камчатки до Днепра — Всем, кто набивал карманы, Отвечать пришла пора. Вновь дроздовские отряды Сотрясают маршем твердь. Будет нам одна отрада — Всех врагов России смерть! Мы идем – нам солнце внемлет, Русь святая – Божий дом. Мы очистим наши земли, Разоренные врагом… [36] Ушла песня – вместе со строем. Мимо стоящих Ларионовых и Верещагиных прошел молодой мужчина – на глазах слезы, голова высоко поднята, левая рука – в черной перчатке… – Да… – вздохнул Верещагин. – А где сейчас Кологривов? – Погиб Кологривов, – тихо ответил Ларионов. – Он после челюстно-лицевого вернулся в полк… добился, хотя говорить почти не мог. В Клайпеде его снайперша убила. Вот так… * * * На парапете сидел молодой парень с гитарой; вокруг стояли еще с десяток парней и девчонок – и в гражданском, и в кадетской форме. Верещагин и Ларионов шли одни. Остальные рассосались – сперва исчезли Юрка со Светкой, потом – старшие мальчишки, объявившие, что пойдут на стадион и вернутся только на парад и концерт, потом – женщины с младшими, вообще никак не мотивировавшие свое исчезновение. Впрочем, бывшие офицеры и не были особо против. – Пашка, спой про графа, – попросила рыжая девчонка в форме пионервожатой. Парень с гитарой, кивнув, перебрал струны, ударил по ним… Все начиналось просто: Граф опустил ладони на карту — Реками стали вены, Впали вены в моря, В кузнице пахло небом, Искорки бились в кожаный фартук, Ехал Пятьсот Веселый Поперек сентября… Девочка, зря ты плачешь – здесь, в сентябре, без этого сыро, Там, куда Граф твой едет, вовсе уж ни к чему. Счастье из мыльных опер – жалкий эрзац для третьего мира, Только Пятьсот Веселый нынче нужен ему. Слушали молча, покачивая головами. А парень пел. Глядя в небо и чему-то улыбаясь: Ветер метет перроны, поезд отходит через минуту, Точно по расписанью – х…ли ж им, поездам. В грустный мотив разлуки что-то еще вплетается, будто Пуля в аккордеоне катится по ладам. И вот ты одна под крышей, свечи сгорели, сердце разбито, Что-то уж больно долго Граф тебе не звонит. Только Пятьсот Веселый, шаткий от контрабандного спирта, Знает к нему дорогу – этим и знаменит. На рубеже столетий все в ожидании, чет или нечет, И Граф твой не хуже прочих знает, как грань тонка, Что-то ему обломно – бабы не в кайф, и водка не лечит — Мечется волком в клетке, ждет твоего звонка. Верь в то, что все как надо, нынче судьба к нему благосклонна, Нынче портянки в клетку, устрицы на обед, Под акварельным небом, сидя на палубе бателона, Пьет золотое пиво, думает о тебе. Девочка, ждать готовься – вряд ли разлука кончится скоро, Вряд ли отпустит Графа певчий гравий дорог, Ты открываешь карту, и вслед за беспечной птичкой курсора Шаткий Пятьсот Веселый движется поперек. Ты не кляни разлуку – мир без разлуки неинтересен, Брось отмечать недели, вытри слезы и жди, Верь в то, что ваша встреча – сказка всех сказок, песня всех песен, Новый мотив разлуки – все еще впереди. Хоп! [37] – Бессонов, Пашка! – окликнул Верещагин. Гитарист опустил голову и улыбнулся, соскакивая с парапета: – Олег Николаевич, вы тоже приехали? Здравствуйте! – Здравствуй, Пашка, – кивнул Верещагин. – Здравствуй. * * * – А где другой Пашка? – Ларионов снова закурил, опираясь спиной на ограждение. – А, вестовой мой… – Верещагин улыбнулся. – А ты хочешь верь, хочешь нет – он занялся политикой. В армии служить не стал, а добился того, что его выбрали городским головой. В девятнадцать лет! – Иди ты! – вырвалось у Ларионова по-мальчишески. – У вас в Кирсанове?! – Я и говорю. Как метлой город вымел. Чисто. Тихо. Порядок. И на службу пешком ходит, а свое законное авто детскому саду отдал. По набережной все чаще и чаще двигались колонны – пионеры, кадеты, военные, просто люди под флагами, с портретами и лозунгами. Слышался непрерывный шум, почти перекрывавший репродукторы. – Вообще-то нам повезло, – задумчиво сказал Верещагин. – В чем? – поинтересовался Ларионов, глядя, как к берегу интенсивно гребет стая уток. – В том, что все так сложилось, – бывший офицер оперся спиной на парапет. – Смотри сам: до сих пор весь мир кипит. |