Онлайн книга «Акведук на миллион»
|
— Ох, прости. — Я нащупал голову французишки, прижал к груди и потрепал его по волосам. — Дыши глубже, сейчас все пройдет. Отпустив мосье Каню, я выставил перед собою руки и сделал несколько шагов. Раздался голос господина Мартемьянова: — Осторожно, прошу вас, не ступайте по левую сторону от входа. — А что там? — Я замер на месте. — Покорнейше прошу прощения, там я был вынужден устроить отхожее место, — ответил Сергей Михайлович и добавил с болью в голосе: — Меня тут превратили в совершеннейшую гниду… — Напрасно вы так, напрасно, — утешающе промолвил я. — И вот еще, позвольте представиться. Я граф Воленский Андрей Васильевич. Мосье Каню — мой камердинер. Кроме того, с нами кот по кличке Нуар. Кстати, где он? — Где-то здесь, — отозвался французишка. — В отличие от нас, темнота коту нипочем. Но, к сожалению, Нуар не сможет ничего рассказать нам. Так что, Сергей Михайлович, будем признательны, если своими наблюдениями поделитесь вы. — Какие наблюдения? — с досадой ответил господин Мартемьянов. — В этом углу, вот где я сейчас, имеются тюфяки. Тут я почивать изволю. В том вон углу тюки какие-то сложены. В них что-то твердое… — Это минералы! — перебил я Сергея Михайловича. — Ага! Значит, я прав! — Господи! Сколько же еще этой муке длиться?! — всхлипнул господин Мартемьянов. — Недолго, милостивый государь, совсем недолго, — успокоил я его. — Через четыре дня в Москву приедет государь, его императорское величество Александр… — И что? — с недоверием воскликнул господин Мартемьянов. — А то, — продолжил я, — что наши тюремщики заставят нас таскать эти минералы наверх, на акведук, чтобы отравить воду… — Какой акведук? О чем это вы, Андрей Васильевич? — испугался Мартемьянов. — Как — какой? — в свою очередь удивился я. — Три недели назад акведук уже стоял, вы должны были его видеть! В ходе разговора я пошел в обход, придерживаясь правой стены, и вскоре наткнулся на тюки. Я отряхнул машинально руку и ткнул один носком ноги. Судя по всему, мешки были весьма тяжелые. Господин Мартемьянов тем временем разговаривал сам с собою: — Всего три недели… три недели… А как же Жаклин? Как она, бедняжка? А Натали? Как же они? — Жаклин? Натали? — переспросил я, приблизившись к узнику. Он нащупал в темноте мою руку. — Натали — это моя жена, а Жаклин — наша дочь, — объяснил Сергей Михайлович. — Это все Пескарев! Негодяй и мерзавец! — Пескарев? — вскрикнул я. — В который раз слышу эту фамилию! Пескарев, значит! Это многое объясняет! — Пескарев Филипп Юрьевич, из последнейших подлецов, скажу я вам! — с отчаянием произнес Мартемьянов. — Это он, он запер меня здесь. Он позарился на мое имение… — Да он, похоже, не только на имение позарился, — нахмурился я. — Да-да, конечно! — подхватил Сергей Михайлович. — Он, скотина, наверняка требует, чтобы Жаклин вышла за него! А Жаклин! Бедная моя Жаклин! Ради меня она погубит свою жизнь! — Не отчаивайтесь! Мы живы и еще поборемся! — приободрил его я и спросил: — Как вас здесь кормили? — Неплохо, — ответил Мартемьянов. — Но при чем здесь кормежка? Лучше бы я умер… — А притом. Хорошая кормежка подтверждает, что вы, да и мы, надеюсь, нужны здоровыми и сильными, — объяснил я. — Вот увидите, нас заставят поднять ядовитые минералы на акведук. — А потом-с отпустят? — всхлипнул Жан. — Конечно, отпустят, — успокоил я французишку. — Прямо с акведука, там высота — девять саженей. — Вам бы шуточки-с все шутить. — Судя по голосу, мосье Каню пустил большущую слезу. — Жан! — повысил я голос. — Не узнаю тебя! Разве не ты год назад штурмовал Копенгаген? — Так то война, безвыходное положение-с, — заныл французишка. — Но сюда-то зачем-с нас занесло-с, сударь вы мой?! — Ладно, не хами, — пригрозил я камердинеру. — Еще поборемся, вот увидишь! А ну-ка иди сюда! Жан осторожными шажками приблизился к нам. Я обнял за плечи его и господина Мартемьянова и зашептал: — Мы, господа, вот что сделаем… — А почему шепотом-с? — спросил французишка. — Чтобы не подслушали. Не перебивай! Итак, мы перетащим тюки с минералами и нагромоздим их справа от входа. Слева отхожее место. Когда тюремщики войдут, толкнем мешки на них. На пару секунд они опешат, а глаза наши тем временем чуть привыкнут к свету, и мы нападем… — А если не привыкнут-с? — спросил мосье Каню. — Я потренируюсь действовать вслепую. Ты мне поможешь. — Как? — Поиграем в жмурки, — усмехнулся я. — В жмурки? — недоуменно переспросил Жан. — Будешь кружить вокруг меня в темноте и иногда подавать голос, — объяснил я. — Моя задача — на звук твоего голоса попасть тебе кулаком по физиономии. — Вот спасибо, сударь! — вскричал французишка. — Вам бы только издеваться надо мною-с! — Господи, Жан, но я и впрямь должен потренироваться. Сам знаешь, тяжело в учении… — …а в бой и вовсе-с не хочется! — закончил мосье Каню. — Признаться, Андрей Васильевич, — подал голос Сергей Михайлович, — ваш план выглядит слишком уж фантастическим. — Тогда давайте сидеть сложа руки, — вздохнул я. — И пусть торжествует Пескарев, пусть охомутает вашу дочь, разобьет сердце вашей жене… А мы в нужный срок перетащим яд в акведук и отравим половину города! — Воля ваша, сударь, — обреченно проговорил Жан. — Только по мордасам-с получать я не желаю-с! — Ладно, — смилостивился я. — Возьми Нуара, можешь кота под удар подставлять… — Еще чего-с?! — возмутился французишка. — Эх ты, жмот, только о себе и коте своем думаешь! — пожурил я камердинера и спросил Мартемьянова: — А как часто вас кормят, не замечали? — Кормят неплохо, но только раз в сутки, — ответил он. — Так мне кажется, по крайней мере. — Значит, можно по кормежке отсчитывать время, — прикинул я. Мартемьянов промолчал и, судя по шуршанию, пожал плечами. — Что ж, господа, — прошептал я. — Предлагаю сутки переждать. Я не спал целую ночь. Да и после удара по голове еще не оправился окончательно. А на вторые сутки — у-ух! — Будет-с вам «ух»! — проворчал Жан. Не знаю, насколько я утратил чувство времени, но, кажется, еду принесли в середине дня. Я лежал на тюфяке, изображая немочь от полученного удара прикладом, а сам наблюдал. Заскрежетал засов, дверь распахнулась, в проеме застыла смутная фигура тюремщика с котелком в руках. Он выждал несколько секунд, очевидно, ждал, пока глаза к темноте привыкнут. Превосходно, порадовался я, ведь и нам нужно время — привыкнуть к свету. |