Книга Журнал Виктора Франкенштейна, страница 8 – Питер Акройд

Я подошел к Уэстбруку:

— По душе ли вашей сестре это новшество?

— Она вне себя от радости, мистер Франкенштейн. Она жаждет знаний.

— Так тому и быть. — Я повернулся к Шелли: — Вот уж не думал, что вы, Биши, способны быть учителем.

— Каждый поэт — учитель. На этот счет Дэниел согласен со мною. Он боготворит поэтов Озерной школы [9] . «Тинтернское аббатство» он способен цитировать по памяти.

— Я знаю последние строки, — прошептал мне Уэстбрук. — Они запомнились мне навсегда.

— Когда же вы начинаете занятия с мисс Уэстбрук? — спросил я Биши.

— Завтра утром. Она придет сюда пораньше. Я дал ей экземпляр «Нравственных историй» миссис Барбо, чтобы произвести впечатление на ее отца, но эту книгу мы оставим. Я хотел бы, чтобы для начала она почитала Эзопа. Он очаровывает воображение и наставляет ум. Будут там и кое-какие трудные слова — их я изъясню.

— Я зайду за ней завтра вечером в шесть, — сказал Дэниел Уэстбрук.

— Но ведь это означает, что вы не сможете прийти на пиесу.

— Пиеса? Что за пиеса?

— «Скиталец Мельмот». Это последняя вещь Каннингема. Открывается завтра вечером. Впрочем, постойте. Если вы, Дэниел, отвезете ее домой в кебе, то успеете встретить нас перед входом в театр.

— Я не приучен к кебам, — сказал Уэстбрук.

— Вот. — Биши вынул из кармана соверен. — Не пропускать же вам драму.

Мне ясно было, что принимать соверен Уэстбруку не хотелось — он сделался неловок и смущен. Биши тотчас же это понял и пожалел о своем естественном порыве.

— Или же вам приятнее было бы провести вечер с сестрой?

— Полагаю, что так. Да. — Уэстбрук отдал соверен Биши. — Вы поступаете щедро, сэр, но, говоря начистоту, к щедрости я не приучен. Сестра моя более достойна ее.

— Все мы недостойны, — сказал Шелли. — Вы же, Виктор, обязательно должны прийти. Вкусим ужасов сполна.

Я согласился и вскоре распрощался с ним. События этой ночи страшно утомили меня. Уэстбрук проводил меня до Бернерс-стрит, ибо, по его словам, мне, чтобы пройти через Сохо, требовался местный провожатый. Услышав шум гулянья поблизости, я инстинктивно отпрянул в сторону.

— Любите ли вы Лондон? — спросил он меня.

— Я плохо его знаю. Он возбуждает во мне интерес.

— Отчего же?

— Жизнь его исполнена энергии. Здесь возможно почувствовать себя частью хода современности. Частью великого дела. Я родом из уединенных краев, где подобные вещи в диковинку.

— Я слышал, вы говорили, что вы из Женевы.

— В некотором смысле — да. Но Женева город небольшой. По сути говоря, я из альпийской местности, где мы привыкли бродить среди гор. Одиночество у нас в крови.

— Как я вам завидую!

— Неужели? Никогда не думал, что это положение может вызывать зависть.

— Оно придает вам силы, мистер Франкенштейн. Оно придает вам воли.

Удивленный этим, я, пока мы переходили Оксфорд-роуд, молчал.

— У нас в Женеве нет газовых фонарей.

— Это новшество. И все-таки удивительно, как скоро привыкаешь к этому яркому свечению. Видите, какие густые тени оно отбрасывает? Поглядите, какая тень тянется от вас по стене! А вот и ваша улица.

— В какую вам сторону, мистер Уэстбрук?

— На восток. Куда же еще? — Он засмеялся. — Такая уж мне судьба. Мы скоро увидимся. Доброй вам ночи.

Он споро зашагал по Оксфорд-роуд, а я, проводив его взглядом, свернул на Бернерс-стрит. Я приблизился к двери с неким страхом, не поддававшимся определению и оттого усиливавшимся, но затем быстро перешагнул порог и поднялся по лестнице. В комнатах моих было темно, и я с помощью люциферовой спички зажег небольшую масляную лампу. В свете ее шипящего фитиля контуры и размер комнаты словно менялись, не спеша возвращаться к своим привычным очертаниям. Усевшись в старомодные, с подлокотниками, кресла сбоку от кровати, я принялся размышлять об испытанном этой ночью. Я понимал, что ко мне прикоснулась некая сила, но не знал, как мне следует ее воспринимать.

В тишине мне послышались шаги, приближавшиеся по Бернерс-стрит, — шел один человек, однако поступь его была чрезвычайно отчетлива и тяжела, будто он сгибался под непосильной ношею. Затем шаги стихли перед самым моим окном. Я сидел неподвижно, не в состоянии пошевелить ни единым членом. Затем, по прошествии минуты или около того, человек двинулся дальше по булыжной мостовой; теперь поступь его стала заметно легче. Я подошел к окну, но никого не увидел.

Лежа в ту ночь в постели, я видел сон. Мне снилось, что меня хоронят. Гроб со мною медленно опускался в землю. Я понимал это, хотя никакого особенного ужаса, казалось, не ощущал. Когда же гроб мой, достигнув дна ямы, остановился, я понял, что не одинок. Некто лежал рядом со мной.

Вечером следующего дня я навестил Биши на Поланд-стрит. Он был в прекрасном расположении духа и обнял меня, когда я вошел в дверь.

— Первый урок закончился, — сказал он.

— Мисс Уэстбрук ушла?

— Дэниел только что отправился провожать ее домой. Пешком. — Он засмеялся. — Виктор, она будет превосходной ученицей! Сегодня я говорил с нею о поэзии Чосера и трубадуров, я продекламировал несколько строчек из Гильома де Лорриса.

— Вы, кажется, намеревались преподавать ей Эзопа.

— Он показался мне слишком сухим. Жаль, что вы не видели ее лица, когда я читал ей из «Романа о розе». Виктор, оно сияло! Словно душа ее выглядывала из ее глаз!

Тут я заподозрил, что интерес Биши к Гарриет Уэстбрук сильнее, чем интерес учителя к ученику.

— Вы читали ей французских труверов?

— Разумеется. Где же начинать, как не в средневековом саду? А после мы перейдем к Спенсеру. Затем к Шекспиру. Я осыплю ее наслаждениями!

— Ей, должно быть, странным кажется освобождение от работы.

— Полагаю, она испытывает от этого страх и одновременно радость. Вы знаете, что она сказала мне? Она сказала: это все равно что умереть и родиться заново. Видите, что у нее за душа!

— Я вижу, что она произвела на вас впечатление. Где идет пиеса?

— В «Друри-Лейн». Вы, Виктор, не привыкли к нашим театрам. Все начинается и заканчивается в «Друри-Лейн». Нам пора идти.

Улица, когда мы там очутились, была заполнена экипажами, но мы без труда вошли в Королевский театр, где нас окружили разносчики сластей, продавцы фруктов и мещанки.