Книга Мильтон в Америке, страница 50 – Питер Акройд

— Вы забыли также, мистер Мильтон, что наша страна почти шестнадцать столетий оставалась в лоне католицизма.

— Не пытайтесь ослепить меня мглой темных времен. Если Англия пребывала некогда в рабстве, подчиняясь диктату страха и злых чар, то тем мудрее поступили те, кто ее освободил.

— Англичане были прежде набожным народом, сэр. Этим славились по всей Европе.

— Допускаю, они действительно поклонялись мощам и четкам. Облачались в языческие ризы и жреческие одеяния. Но что с того. Вавилоняне еще более долгое время обожествляли каменных собак.

— Наша вера была у нас украдена коварными слугами самозванных монархов, гонявшихся за богатством. Церковь была полностью разграблена.

— Но в замену ей было основано новое, более честное вероучение, без невнятного бормотания священников-лицемеров. В качестве путеводной звезды мы избрали Евангелие, а не папского Зверя.

— Нет. Вы уничтожили всеобщую веру, просуществовавшую пятнадцать столетий. Я помню, как был низвергнут и изрублен на дрова Чипсайдский Крест. Граждане стояли как пораженные громом. Можно было подумать, топор опустился на их тела.

— Этот чудовищный повапленный идол? Вам приходится делать богов из дерева, потому что вы чуждаетесь духа. Вы низводите Бога на землю, ибо не способны сами воспарить к небесам.

— Искусство и обрядность — признаки любой универсальной веры.

— Неужели вы думаете, что Господу угоден вещественный храм?

— Наши храмы олицетворяют единение душ верой, основанной Христом.

— И по-вашему Христос оценивал, достаточно ли велик для Него языческий Крест в Чипсайде?

— Мы заявляем только, что он изображает на земле страсти нашего Спасителя. Вы говорите, что Господу чуждо все земное, но разве не сходил Он на землю? Именно поэтому в мессе…

Мильтон с улыбкой поднял руку.

— Как тебе эта игра, Гусперо? Он мечет в меня реликвиями ложной веры, потому что в его колчане ничего другого не имеется.

— Не вполне согласен с вами, сэр. — Спор задел молодого человека за живое. — Если месса предназначена для людей, то что в ней плохого?

— Так ты взалкал этих подслащенных пилюль, да, Гус? Тебе по вкусу эта драма на прогнивших помостках?

— Вы забыли, мистер Мильтон, — вставил Кемпис, — что в годы вашего господства вы полностью изгнали со сцены английскую драму.

— Вы подразумеваете сочинения всех этих развратных и невежественных рифмоплетов, продававшиеся за пенни?

— Я обвиняю ваших братьев, сэр, в том, что они погубили свободный и жизнерадостный народ.

— Давайте. Продолжайте. Опорожняйте на мою голову ночной горшок ваших мыслей.

— Вы стремились подорвать нашу веру и искоренить древнюю традицию.

— Отлично. Выкладывайте весь свой арсенал. Сотрясайте воздух, пока не охрипнете.

— Ваши набожные собратья держали народ в подчинении. Они использовали силу оружия, а не силу веры.

— Это была сила бесхитростного подхода к библейским текстам и правильного их понимания. Душа индивида расправила крылья, избавленная от оков застарелых привычек, тщеславной роскоши и чванства церковных сановников.

— Блеск и надежды вы подменили суровостью и завистливым зложелательством. Вашей целью было принести древнюю истину в жертву скудному набору убогих доктрин.

Мильтон постепенно входил в раж.

— Любой — от мальчишки-школьника и до последнего из монахов — высказался бы по этому поводу куда красноречивей. Ясно, что в богословии вы сведущи не больше ребенка, а доктрины Писания для вас темный лес.

— В высокомерии и самонадеянности мне с вами не равняться. Но я, по крайней мере, не лицемер.

Мильтон внезапно побелел. А что если до собеседника дошли слухи о его пребывании среди индейцев?

— О чем это вы, мистер Кемпис?

— На словах вы за республику, но на деле хотите одного: распоряжаться ближними. Вы тиран, мистер Мильтон.

Стихотворец вздохнул свободнее.

— Как трудно, встречая глупца, удерживать свой язык в рамках благоразумия. Но я постараюсь, ради бедного юноши, здесь присутствующего. — Гусперо высунул язык и начертил в воздухе нимб вокруг головы Мильтона. Ощутив движение воздуха, Мильтон потрогал свои волосы. — Вы неумелый спорщик, мистер Кемпис. Вы вопиете о моих предполагаемых слабостях и в то же время выставляете на всеобщее обозрение свои. Кем вы являетесь в Мэри-Маунт, как не церемониймейстером? Или — иное название этой должности — распорядителем пиров? Или распорядителем наглой клеветы, которую вы только что изрекли?

— Я не полосую спины ни в чем не повинных женщин. Индейцы, у нас живущие, куда человечнее вас.

— О, вы возьметесь и эфиопа отмывать добела? Берегитесь, как бы к вам не пристала его чернота.

— Вот что, мистер Мильтон. Я убежден, что индейцы добродетельней и честнее многих христиан.

— Только послушайте! Цивилизованные дикари!

— А в чем состоит наша цивилизованность?

Мильтон помолчал.

— Гражданские свободы. Хорошие законы. Истинная религия. Все это для нас очень важно.

— То же и в Мэри-Маунт.

— Посмотри, Гусперо, он покраснел?

— Нет, сэр. Обычный румянец, но никак не пунцовый.

— Пунцовый цвет он приберегает для фекальных облачений своих священников.

— Я собирался добавить, — продолжал Кемпис, — что гражданские свободы и хорошие законы не чужды и индейцам. Они тоже знакомы как с порядком, так и со свободами.

— Дальше больше. Слушай. Гусперо. Это уже чересчур. Его самомнение взметнулось до небес.

— А за этим последует и истинная религия.

— Вы хотите сказать, что они усвоят ваше адское вероучение.

— И вот за что еще я вам ручаюсь, мистер Мильтон. Мне лучше оставаться в своем аду, чем жить на ваших небесах.

— Довольно. Я не могу вести философский спор с шутом вроде вас.

— Едва ли это прилично, сэр. Мистер Кемпис пришел сюда как друг.

Кемпис рассмеялся.

— Не обращайте внимания, Гус. Как меня ни провоцируй, я не отвечу бранью на брань. — Вновь наступило молчание, которое прервал наконец Кемпис. — Итак, ответьте мне, мистер Мильтон, по возможности спокойно. Разрешите ли вы бедной женщине покинуть ваше поселение? Я желаю взять с собой ее, а также ее мужа.

— Нет. Это исключается.

— И каковы резоны цивилизованного человека?

— Публичный приговор произнесен. Жребий брошен, а благо наших сограждан превыше всего.

— Вам нечего добавить?

— Абсолютно нечего. — Мильтон откинулся на спинку кресла, тяжело вздохнул и закрыл глаза.