Книга Квинканкс. Том 1, страница 148 – Чарльз Паллисер

Матушка ничего этого не видела. Все время поглаживая мой обтрепанный воротник, она изучала меня таким пристальным взором, что мне было не по себе.

— Почему у тебя такая рваная накидка, Питер? И откуда эта кровь?

Накидка была точно рваная, но крови на ней не было. Я осторожно отвел ее руку.

— Пойдем, — сказал я. — Нам туда.

Мы пошли дальше, и она вкрадчиво спросила:

— Ты не оставишь меня больше, да, Питер?

— Нет, — отозвался я. — Никогда.

— Теперь ты возьмешь меня домой? Твой отец не разворчится? Вы ведь с ним поругались не всерьез?

Решив, что лучше будет ей поддакивать, я сказал:

— Да. Мы идем домой.

Ветер вновь начал крепчать; мы двигались в указанном направлении и с Или-Плейс свернули в узкий зловонный проулок, где путь нам то и дело загораживали деревянные, гнилые на вид опоры, прислонявшиеся к домам словно в поисках поддержки.

Матушка робко спросила:

— Ты уверен, Питер, что мы не заблудились? Я не помню этого места.

— Да-да, идем.

Трущоба включала в себя три-четыре ветхих здания, некогда составлявшие часть дворца епископа Или; все остальное, за исключением старинной часовни на севере, было снесено при строительстве площади Или-Плейс; над аркой в конце проулка все еще был виден поблекший епископский герб: ключ и митра.

Подняв глаза, матушка воскликнула с улыбкой:

— А, это дворик у Нортумберленд-Хауса, правда? Вспомнив, как она узнала улицы вокруг Чаринг-Кросс, где стояло это внушительное здание, я кивнул. Должно быть, дом ее отца располагался где-то поблизости.

По стенам зданий стекала вода из переполненных водосточных желобов, на площади, где пониже, образовалось озеро, которое пришлось переходить вброд. Обогнув мусорную кучу, которая загораживала дорогу, мы вошли в один из домов. Мимо сорванной с петель двери направились в темный холл. Я тронул первую же дверь, она почти сразу же открылась, на пороге появился хмурый мужчина и поглядел на нас сверху вниз. Через его плечо я заметил других мужчин; сидя у огня, они встревоженно обернулись.

— Мы ищем пристанище, — сказал я.

Дернув подбородком, незнакомец указал, чтобы мы шли вверх, дверь захлопнулась.

Я взял матушку за руку, и мы стали карабкаться по лестнице. В потемках это было небезопасно, так как лестница прогнила и местами развалилась. На втором этаже я обошел все двери и услышал в ответ только ругательства. Наконец, на третьем этаже, небритый, пахнувший дешевым джином мужчина проговорил из-за полуоткрытой двери:

— Есть тут угол. У Пьянчужки Лиззи. За ночь с каждого по пенни.

Я дал ему две монеты, и он посторонился. Прежде всего меня поразила густая вонь. Комната была большая, но потолок низкий, пересеченный тяжелыми балками с остатками замысловатой лепнины. Лепнина отсырела, покрылась желтыми пятнами, в одном углу плафон и вовсе обрушился. Освещения не было, кроме единственной свечи с фитилем из ситника, которая горела у камина; в ее слабом свете я разглядел дюжину с лишним людей, сидевших на полу группами по три-четыре, так что свободного места почти не оставалось.

Вблизи камина, где едва-едва теплился огонек, располагалась компания из трех женщин, одного мужчины и нескольких спящих ребятишек. В середине комнаты лежали на соломе мужчина и женщина, в углу у окон (одно было закрыто поломанными ставнями, разбитые панели другого были заткнуты тряпками и бумагой) ютилась одинокая старуха. Распорядитель, впустивший нас, присоединился к троим мужчинам, которые выпивали в противоположном углу.

Я повел матушку туда, куда указал распорядитель: почти в самое то место, где осыпался потолок.

Оглядевшись, матушка произнесла:

— Какая благодать — вернуться в свою любимую комнату.

Конечно, у нас не было ничего: ни матраса, ни подушки, ни одеял, ни даже сухого платья, чтобы переодеться, но я стал уговаривать ее, чтобы она легла на голый пол. Он был грязный, но, по крайней мере, сухой. Но матушка меня не слушала, ведя оживленный разговор с воображаемыми собеседниками.

Старуха, заметив нас, захромала со свечой в руке нам навстречу. От нее разило одновременно дешевым спиртным и грязью. Угадать ее возраст было невозможно: нос почти смыкался с острым подбородком, на лицо падали в изобилии седые космы, одежда напоминала груду грязного белья.

Взгляд ее остановился на моей матери, которая, улыбаясь и смеясь, поглаживала мою курточку.

— Питер, дорогой, мне снился такой дурацкий сон. Ты будешь смеяться, когда услышишь. Но он такой жуткий, что не до смеха.

— Ну как, мои хорошие? — спросила старуха.

Матушка улыбнулась ей, и она сказала:

— Старая Лиззи о вас позаботится. От кого же это вы сбежали, что вас сюда занесло? От отца или мужа?

— От отца и мужа! — бессмысленно повторила матушка. — Отец, дорогой, вижу, ты здесь устроил все по-прежнему.

— У вас свадебное путешествие? — не унималась старуха. — Сегодня обвенчались?

— Да-да, сегодня я вышла замуж, — воскликнула матушка.

Старушенция, ухмыляясь, приблизила свечу ко мне:

— А это ваш распрекрасный молодой женишок? — Она с хихиканьем отпрянула. — Да ведь это мальчонка! Вы, никак, дурачите старую Лиззи? Фи, противная, — со старческим кокетством воскликнула она. — Так дразнить старую Лиззи. — Беззубо улыбаясь, она склонилась к самому матушкиному лицу: — Ага, знаю-знаю. Старую Лиззи не проведешь! — Она многозначительно фыркнула. — Проводите время в свое удовольствие, так ведь, лапочка?

Мать ответила непонимающим взглядом.

— И уж наверное, джентльмен не оставил вас без подарочка, а? Нет ли чем поделиться со старой Лиззи?

Я потянул старуху за рукав.

— Оставьте ее. Она нездорова.

Улыбка сползла с лица старухи.

— Это ваша матушка?

Я кивнул.

— Бедняжка. На вид совсем плохая. Но старая Лиззи о ней позаботится.

Он заковыляла прочь и вскоре вернулась с двумя рваными одеялами и грудой тряпок. Одно одеяло я постелил на полу, чтобы матушке было куда положить голову, а другим укрыл ей плечи, после чего уговорил ее сесть, но лечь она отказывалась, продолжая оживленный разговор с воображаемыми собеседниками.

— Ей нужно поесть, — шепнул я.

Старуха пожала плечами:

— У старой Лиззи ничего нет. — Она взглянула на компанию у камина. — Но она попросит.

Направившись туда, она стала что-то показывать им знаками, а потом махнула мне, чтоб я подошел. Это были ирландцы, по-английски они не говорили. Одна женщина была глубокая старуха; она сидела с серьезным видом, держа в углу рта незажженную трубку, и воображала, наверное, что находится у себя в избушке. Две другие женщины пошептались на гэльском, старшая протянула мне кусок хлеба и чашечку молока и отказалась от пенни, который я ей предложил.