Онлайн книга «Глядя на солнце»
Рейчел сказала: — Я люблю страх в глазах мужчины, когда он знакомится с умной женщиной. Рейчел сказала: — Если я что-то презираю, так это мужчину, который подличает перед женщиной. Рейчел сказала: — Только женщина способна понять женщину. Она ушла из дома в шестнадцать лет, пошаталась по нескольким большим городам, пожила в домах, куда не допускались мужчины. Рейчел сказала: — Мужчины бьют женщин чаще, чем когда-либо прежде. Мужчины убивают детей. Рейчел сказала: — Все дело в деньгах и политике, не верьте, будто это не так. Рейчел сказала: — Я не критикую. Я просто думаю, что вы все еще ждете мужчину, который явится и ответит за вас на все вопросы. Джин представила себе качели, выкрашенные муниципальной зеленой краской. Толстяк в костюме-тройке сидел на одном конце доски, прижимая ее к земле. Джин осторожно взобралась на первое сиденье напротив него; но ее небольшой вес, помещенный так близко от точки опоры доски, даже ее не качнул. Появилась Рейчел, мартышкой вскарабкалась на задранный конец качелей позади Джин и, даже не подумав о своей безопасности или об асфальте внизу, принялась прыгать вверх-вниз. Толстяк в корректной тройке на мгновение испытал неприятные толчки, но затем сдвинулся на ягодицах и устроился поудобнее, а его каблуки ни разу не оторвались от земли. Через некоторое время Рейчел в бешенстве ушла. Толстяка это словно бы совсем не огорчило. Очень скоро придет еще какая-нибудь женщина. К тому же качели принадлежали ему. Рейчел сказала: — Трое мудрецов — вы что, шутите? Рейчел сказала: — Если они сумели отправить одного мужчину на Луну, так почему не отправили их всех? Рейчел сказала: — Женщина нуждается в мужчине не больше, чем дерево — в собаке с задранной ножкой. Рейчел однажды поручили почистить отцовские ботинки, и она вместо гуталина вымазала их зубной пастой; она видела, как интеллект ее матери расточался на подсчеты, во что обходятся консервы; она наблюдала, как ее отец заточал ее мать в мягкой клетке своих рук. Рейчел сказала: — Мужчина на белом коне — это конечно, очень мило, но кому придется убирать навоз? Рейчел сказала: — Родиться женщиной — это родиться левшой и быть вынужденной писать правой. Неудивительно, что мы заикаемся. Рейчел сказала: — По-вашему, я кричу? Вы не знаете, до чего они глухи. Джин поймала себя на вопросе, не был ли отец Рейчел с ней жесток, не оставило ли первое соприкосновение с мужчиной непреходящие шрамы. Однако Рейчел догадалась о ее мыслях прежде, чем она успела додумать их до конца. — Джин, — сказала она, — это мужской довод. Ключ не подходит к гайке. — Я просто подумала… — начала Джин. — Ну, так не думайте. Для того чтобы стать феминисткой, вовсе не требуется, чтобы вас изнасиловали. И не требуется смахивать на гаражного механика. Просто надо быть нормальной. Просто надо видеть вещи такими, какие они есть. Все это очевидно. Все это так до хрена очевидно, — сказала Рейчел. — Для мужчины wife рифмуется с life. Что рифмуется с husband? Да ничего. Разве что dustbin. [9] Джин сказала: — Не думаю, что вы оставляете мужчинам хоть какие-то шансы. Рейчел сказала: — Ну, теперь они знают, что чувствуем мы. Они завели обыкновение ходить куда-нибудь раз в неделю — кино, обед, разговоры, в которых обе начали любяще пародировать точки зрения друг друга. На третий вечер Джин настояла, что за обед заплатит она; позднее в машине перед домом Джин Рейчел перегнулась и поцеловала ее в щеку. — Лучше поторопись, пока твой папочка не задал тебе жару. В четвертый вечер в индийском ресторане, когда Джин решила, что повар помешался на мандариновом красителе, Рейчел пригласила Джин поехать к ней. Джин засмеялась. На этот раз приглашение удивило ее много меньше. — Но что они делают? — спросила она игриво. — Они? — Они, — повторила она, подразумевая «лесбиянки», но так и не заставив себя произнести это слово. — Ну, — твердо начала Рейчел, и Джин немедленно подняла ладонь. — Нет, я просто так. Нет. — Внезапно у нее в мозгу «они» превратились в «мы»; во что-то немыслимое и стыдное. — В любом случае… — В любом случае — Фестиваль Британии? — В любом случае я не думаю, что вы… э… лесбиянка. — Теперь она сумела выговорить это: пауза дезинфицировала это слово, и оно прозвучало отдаленным, теоретическим, практически не приложимым к Рейчел. Ее миниатюрная белокурая спутница сжала ее запястья, яростный карий взгляд запретил Джин отвести глаза. — Я трахаю женщин, — сказала Рейчел медлительным категоричным голосом. — Для вас это достаточно по-лесбийски? — Вы слишком мне нравитесь, чтобы быть одной из них. — Джин, ничего менее умного я от вас не слышала. — Наверное, я имела в виду, что за этим во многом кроется желание посчитаться с мужчинами? То, что ваше поколение называет политикой. Это же о другом. Это же не… не только секса ради. — А когда секс был только ради секса? Да всегда, хотелось ответить Джин; но было ясно, что это будет неверный ответ. Возможно, ее опыт слишком невелик, чтобы спорить с Рейчел. Ну почему она всегда умудряется рассердить людей? Вот Рейчел — прямо-таки подбивает ее сказать какую-нибудь глупость. Она не осмелилась. Вернее, осмелилась, но в другом направлении. — В любом случае, понимаете, я не хочу. — А! Ну, это довод совсем другого порядка. Джин посмотрела на Рейчел, на ее выставленный вперед подбородок и яростные карие глаза. Как кто-то может выглядеть настолько сердитым, и сердитым не от разочарования, а от желания? В мозгу Джин всплыло: «она очень миленькая; с таким сильным характером; я к ней очень привязалась». Но, поняла она, это были клише, с помощью которых старость разряжает бомбу юности. Ей стало жаль Рейчел, все еще настолько юную, что вещи для нее делились на правильные или неправильные; гордость или виноватость были еще впереди. А затем за этой гордостью или виноватостью — возраст, на который Джин почти боялась надеяться, — возраст отчужденности, состояние настолько же нутряное, сколько и церебральное. Теперь, когда она слушала какую-нибудь историю или смотрела фильм, ее гораздо менее заботило, будет ли конец счастливым или несчастным; ей хотелось только, чтобы он оказался соответственным, верным своей собственной логике. То же, что и с фильмом своей собственной жизни. Ее пожелания больше уже не сосредоточивались на счастье, или на финансовом благополучии, или на свободе от болезней (хотя и включали все три), но на чем-то более широком — на поддержании определенности. Ей требовалось знать, что она и дальше будет самой собой. |