Книга Клоунада, страница 15 – Уолтер Саттертуэйт

Вот я снова в моей славной комнатенке после долгого дня и короткого вечера, проведенного с детьми.

Maman Форсайт сущая ведьма. К этому научному заключению я пришла без всякого кошачьего предубеждения с моей стороны.

На чем я остановилась?

Да. Нил вот-вот появится за моим столиком перед кафе «Фигаро».

Должна признаться, я так увлеклась описанием всех этих глубоких философских рассуждений в предыдущем письме, что даже не услышала, как он подошел. Он объявился совершенно внезапно и стал за моим плечом.

— Гм, — произнес он. (Кстати, по-американски это значит: «Простите, мадам, не могу ли я вас побеспокоить?»)

Я подняла голову. В руках у него, как обычно, был Бодлер, а на нем самом — все черное: ботинки, носки, брюки и мешковатая хлопчатобумажная куртка, на которой вместо пуговиц было хитроумное американское изобретение под названием «молния» — два ряда мелких, цепляющихся друг за друга металлических зубчиков, по одному ряду с каждой стороны. «Молния» на этот раз была наполовину закрыта, или наполовину открыта — даже не знаю, как это говорится применительно к молниям.

Так или иначе, белыми на нем были только рубашка да кожа, причем то и другое почти одного оттенка. Но на самом деле он вовсе не противный мальчишка. Если бы не его игры в декаданс.

Я улыбнулась и с небрежностью вороватой банковской кассирши перевернула страницы моего глубокомысленного письма…

— Привет, Нил.

Мсье Гийом явно узнал Нила. По крайней мере, какое-то время он так и остался внутри кафе. Но через окно я видела, как он пристально наблюдает за нами из-за прилавка, готовый выпрыгнуть из-за него (или обежать кругом, учитывая его массу) и кинуться на мою защиту, если бы юноше вдруг взбрело наброситься на меня с похотью во взоре и пеной на губах. Ева, это так утомительно быть femme fatale.

— Можно сесть? — спросил Нил.

Femme fatale, даже под личиной фатальной няньки, никогда не должна осуждать чисто юношескую манеру выражения.

— Конечно, — сказала я.

Нил сел, огляделся и положил томик Бодлера на столик. Посмотрел на меня и отвернулся, переведя взгляд на собор. Он явно тосковал, так что поддерживать разговор, каким бы тягостным он ни был, выпало на мою долю.

— Как провели утро? — спросила я. Нил взглянул на меня.

— Вроде ничего, — ответил он. Ему почему-то было неловко смотреть мне в глаза, чего нельзя было сказать о том парне — рыбаке, пока этого смельчака не превратили в джем пополам с морской водой, и он отвел взгляд в сторону. Вдруг, видимо вспомнив про манеры, он посмотрел на меня и спросил:

— А как у вас дела, мисс Тернер?

— Очень хорошо, спасибо.

Нил снова отвернулся и загрустил. Я спросила:

— А где этим утром было все твое семейство? — Я начала чувствовать себя с ним больше нянькой, чем с Мелиссой и Эдвардом.

Юноша слегка нахмурился и пожал плечами.

— Мама была с детьми. Ходила по магазинам. — Он взглянул на собор и опять нахмурился. — Как обычно.

Я кивнула, по-моему, на редкость ловко скрывая свою зависть к его матушке.

— Тебе нравится в Сен-Мало? — спросила я.

Он взглянул на меня.

— В этом месте? — В его голосе прозвучала слегка пренебрежительная нотка. — Здесь ужасно скучно, вам не кажется? Я хочу сказать, здесь есть всего одна достопримечательность — могила этого, как там его зовут… ну, на острове.

— Шатобриана, — подсказана я. — На острове Гран-Бе. — Всегда можно положиться на няньку — уж она-то не преминет сообщить географические подробности.

— Ага, — сказал Нил, — да и туда можно попасть, только когда отлив. — Он посмотрел на меня, потом в сторону. — И этот Шатобриан такая скука.

— Ты любишь Шартр? — спросила я.

Юноша снова нахмурился.

— Любил, раньше. Но там больше нет Ричарда, моего кузена. У него там дом. Недалеко от нашего. Великолепное место. — Тут он, видимо, сообразил, что говорит в настоящем времени о жизни и об образе жизни, которые если и были, то только в прошлом. Он снова посмотрел в сторону и пожал плечами, как будто беспомощно, во всяком случае, мне так показалось, хотя старался выглядеть безразличным. Мне стало жалко его, к тому же меня мучила совесть по поводу моих мыслей о нем.

(Я должна прервать повествование, чтобы напомнить тебе, Ева, что я изображаю из себя няню только в целях расследования смерти Ричарда Форсайта. И в эту минуту нашего разговора пинкертон начал медленно всплывать из глубин моего сознания на поверхность, как акула.)

— Теперь там все изменится, — проговорил Нил. — В Шартре.

Тут из кафе, вытирая руки о фартук, вышел мсье Гийом. Он взглянул на Нила, потом на меня.

— Et pour le garçon? Qu' est-ce que ce sera?

Нил моргнул. Он явно ничего не понял.

— Он спрашивает, — сказала я, — не нужно ли тебе чего. Может, кофе будешь?

— А, да, конечно. — Нил взглянул на мсье Гийома. — Большую чашку. — Затем повернулся ко мне и добавил: — Только без молока.

— Un grand café, — перевела я мсье Гийому. — Noir, s’il vous plaît. [21]

— Bien, mademoiselle, [22] — сказал он и вразвалку пошел внутрь.

Я сказала Нилу:

— Итак, кузен Ричард. Твоя мама говорила, он умер в марте.

— Ага.

— Ты любил его, — заметила я.

Нил кивнул.

— Он был замечательный парень. Настоящий. Никого умнее не встречал. Он знал все на свете. И мог сделать все-все.

В первый раз при мне Нил выразил волнение. Характер у него был, как бы это сказать, не моряцкий, но мне он показался очень милым.

— Твоя мать говорила, он писал стихи, — сказана я.

— Да, и очень неплохие. Но он был не просто поэт. У него было свое издательство в Париже.

— Возможно, он и в самом деле был необыкновенный.

Нил кивнул.

— Да, правда.

— Как я понимаю, с его смертью связана какая-то тайна.

Похоже, он справился с приступом волнения. Может быть, его расстроил разговор о смерти Ричарда. Или он смекнул, что волнение не сочетается с той позой, которую он для себя избрал. Поэтому он нарочито небрежно откинулся на спинку стула и пожал плечами.

— Никакой тайны нет, — сказал Нил. — Он застрелился. Хотел умереть и сделал это на свой лад.

— Ты так говоришь, — заметила я, — будто им восхищаешься.

— Я действительно им восхищаюсь, — сказал, Нил. В его голосе опять просквозило волнение. — Он прожил жизнь, как хотел и умер, как хотел.