– Ты не бойся. Моя мамаша хороший врач. Ее все
хвалят, – неловкая попытка скрасить удар.
– Спасибо, что предупредил.
Кирилл явно слышал наши переговоры, но на лице сплошная
маска доброжелательности. Только глаза пристальнее обычного.
– Что уставился, – рявкнула я, выбегая из класса.
Завтра наступает та самая проклятая дата. Надо что‑то делать. У меня нет
никакого желания выполнять мамины прихоти. Тем более что половой жизни у меня
пока нет.
– Я с тобой пойду. Чтоб убедиться.
В чем она собирается убеждаться, и так понятно.
– Хорошо иметь полезных знакомых, – довольно
разглагольствовала мама, намекая на какие‑то особые права.
– Ты что, в кабинет со мной попрешься? – внезапно
дошло до меня.
– Я твоя мать и имею право.
Тогда я подумала, что у меня тоже есть кое‑какие
права. И поняла, что не знаю как ими воспользоваться в данной ситуации.
Можно было бы признаться во всем папе. Но как сказать про
затею матери, я не придумала. Как вообще про такое говорят со взрослым
мужчиной?
* * *
После похода к гинекологине я уже не понимала, в каком мире
нахожусь. Такого глобального паскудного унижения мне даже в страшном сне
невозможно было представить. Мама, ничуть не смущаясь, досмотрела представление
до конца и осталась зверски разочарованной результатом. Она считала себя чуть
ли не провидицей, а тут такой облом. Оторвалась она по полной программе,
склочно донимая меня и удивленную докторшу.
Позор? Да что вы знаете о позоре.
Пребывая в состоянии ступора, я добежала до дома, опрометью
проскочила в ванную и несколько часов ревела, сдирая кожу намыленной губкой.
Мне казалось, что грязнее меня нет ничего на свете. Если бы можно было надраить
себя изнутри, я бы и это сделала. Мне хотелось побриться наголо. Мне хотелось
уснуть и не просыпаться. И я уже на полном серьезе вертела в руке тонкую пластину
старой бритвы. Которую обнаружила в папином станке. На кромке лезвия пристало
окаменевшее кружево пены.
Потом меня стали выуживать, стучась через каждую минуту.
Папа пришел с работы и без злого умысла кричал, что сейчас выломает дверь, а то
ему руки не помыть.
– Что ты там, утопла, что ли?
Лучше бы утопла. А как исхитриться и упасть головой об кран?
Или от этого голова не треснет? Надо бы об кафель. А как грохнуться об кафель с
такой силой, чтоб голова пополам?
Я никогда не буду заниматься сексом. Никогда. Чтоб у нее
руки отгнили, у врачихи этой. Какой подонок придумал таких докторов? Есть ведь
куча всякой аппаратуры. До мобильника додумались, а как избавить ребенка от
унижения, не догадались. Я никогда больше не пойду к такому врачу. Даже если у
меня все отгниет внутри и вонять будет.
– Вылезай! Сколько можно? – Мама как ни в чем не
бывало стучится кулаком.
Я не хочу смотреть ей в лицо. Я не хочу жить с ней в одном
мире и дышать одним воздухом.
Закутавшись в полотенце, я незамеченной проскользнула в свою
комнату. Оделась. Забаррикадировала дверь креслом. Залезла под одеяло. Лицо
спрятала в подушку. Мне показалось этого мало. Я положила подушку на голову. И
постаралась ни о чем не думать. Не думать не получалось. Тогда я стала крутить
в голове тупую популярную песенку. Чтоб мысли выветрились. Так дотерпела до
позднего вечера.
Когда в квартире наступила тишина, собрав свои скудные
сокровища в любимую сумку, я незаметно покинула дом и отправилась в парк. Было
темно. Под ногами чавкало. Для весны самая говеная погода. Вполне
соответствующая моему настроению. Промозгло, холодно, ноги моментально
промокают. Закутав горло в вязаный шерстяной шарф, я уверенно нашла нужную
дорожку и двинулась к цели. Кое‑где светили редкие фонари, под которыми
блестели черные холодные лужи.
Пруд пока не оттаял целиком. Я это точно знала, но зато
около ивы какой‑то чудаковатый морж еще в январе прорубил во льду
квадратное окно. Спасибо ему большое.
Прямо передо мной дорожку пересекла большая крыса.
Испугавшись от неожиданности, я замешкалась. Огляделась по сторонам. Никого.
Взвесила сумку на руке. Не тяжелая. Поискала глазами по сторонам в поисках
камня. Ничего подходящего. Ладно, потом найду.
Немного посидела на любимой скамейке. Засунула руки в
карманы, чтоб не мерзли. Снова вспомнила про камень. Шаркая ногами, стала
ходить по останкам прошлогодней травы. Сначала попадались только пустые пивные
бутылки. Потом ближе к кустам я обнаружила порядочных размеров булыжник. Он
частично врос в землю. Нашла палку, воткнула в землю как рычаг, палка
сломалась, пока я с трудом выковыривала камень. Наполовину грязный, а вытереть
нечем. Мне показалось неправильным засовывать его в таком виде в сумку. Там
диски, книги, там мои украшения и кое‑что из одежды. То, что стало частью
меня.
В ближайшей стылой луже попыталась отмыть камень. Потом
вытерла его шарфом, хоть мне это и не очень было приятно.
Теперь можно приступать. Надо только крепко вцепиться в
сумку и сделать несколько шагов по мокрому, но прочному льду. А потом…
Я заплаканными глазами осмотрелась вокруг. Прощаться было не
с чем. Это правильно. Если бы сейчас было лето, я бы не решилась. Летом
труднее. Посмотрела на небо. Тоже ничего привлекательного. Много темноты,
напитанной влагой.
– Опаньки! – прозвучало над самым ухом.
Таким голосом говорят противные хулиганы в маминых сериалах.
– Какая цыпочка! И совсем одна, бля буду.
– И замерзла‑то как.
– А мы сейчас ее отогреем, бля.
Я стояла в окружении трех недоумков. Которые наконец
обнаружили, с кем они сегодня повеселятся. Наверное, целый день искали, а тут
такая редкая удача.
– Выпьешь? – уверенно предложил тот, кто
противнее.
– А что у нас в торбе? – присоединился почти
симпатичный тип, от которого как‑то явно разило неправильной водкой.
– Булыжник, – честно призналась я, еще не понимая,
во что вляпалась. – Я не пью.
– Кто не курит и не пьет, тот здоровенький
помрет, – обрадовался третий участник представления.
На всей троице под куртками были надеты черные трикотажные
кенгурушки с капюшонами.
А потом они мило закинули меня на скамейку. Я не выпускала
из рук сумку. Булыжник громко стукнулся о деревяшку.
– Что там у нее? – не успокаивался самый жадный.
– Потом посмотришь.
