Онлайн книга «Потерянный взвод»
|
– Рота, шире шаг. – Старшина выкрикнул с веселой остервенелостью, будто сам звук этих слов вызывал у него злое возбуждение. – Четкий шаг – это наш подарок очередному съезду! И рота действительно ускорила шаг, на крутых спусках люди скользили по щебенке, а сам старшина, прыгая с камня на камень, устремился в голову колонны. Но последние метры до опорного пункта батальона рота едва волочила ноги. Еще издалека Шевченко увидел застывшего Лапкина, фигура которого выражала не ожидание и встречу, а, скорей, проводы. – Что с Воробьем? – Лапкин не выдержал, бросился навстречу. – Убит, – коротко ответил Шевченко. – Как это произошло? – пролепетал чуть слышно замполит. – Просто: пулей в сердце. – Я должен был быть там. На его месте… – Осади, замполит, и не нуди, – грубо оборвал Шевченко. – Не до тебя. Три человека убиты. И еще раненых двое. – Как, целых трое? Лапкин замер и так и остался стоять истуканом. Шевченко ощутил мимолетную неприязнь. Ему тошно было видеть круглые глаза, в которых застыл ужас перед дичайшим, неизъяснимым абсурдом: вот был человек Воробей, смеялся, говорил, иногда действовал на нервы, валял дурака. И вдруг раз – и его нет. Будто костяшку на счетах: клац в сторону! Шевченко подумал без злости, скорей устало: «Еще расслюнявится, возись потом с ним…» Шевченко поневоле привык к неестественному изыманию из жизни людей, которых знал, любил или к которым был равнодушен. Самым странным и непонятным было осознание, что ушедшие уже никогда не вернутся. В это невозможно было до конца поверить, и, наверное, в этом как раз и заключалось спасение: где-то глубоко в подсознании мертвые продолжали жить, разговаривать, существовать незаметно и вместе с тем как бы рядом. Осознавать это по-иному было нельзя, потому что твое окружение, ближайшие люди воспринимались бы как кандидаты в покойники, завтрашние или послезавтрашние мертвецы. Полупризраки… – Ну-ка, вызвать мне командира роты! – вдруг трубно прозвучал голос Кокуна. Шевченко выругался в сердцах, с трудом поднялся, забросил за плечо автомат. Солдаты смотрели выжидательно и с сочувствием. – Эрешев, захвати мой «лифчик». Кокун не поздоровался, не протянул руки, с ходу приказал построить роту. – Потери есть?.. Значит, взвод остался там, на высоте? Хорошо… Приказ такой: в ночь пойдете вдоль реки. Все ясно? Ставя задачу, Кокун смотрел куда-то поверх головы ротного, будто видел там только ему одному ведомое. – Товарищ майор! – вдруг быстро и с жаром заторопился замполит. – Люди вымотались. Такие потери! – Вы кто такой? – удивился Кокун. – Я замполит роты, – сказал он и коротко кивнул. – А я ставлю задачу командиру роты, а не вам! – рыкнул майор и снова повернулся к Шевченко. – Рота деморализована! Люди на пределе, – горячо продолжал Лапкин. – Вы посмотрите на них! Рота выжидающе затихла, замерла, будто вмерзла в камни. Серые, потухшие лица следили без выражения и интереса, вроде и не принадлежали молодым парням, а были лишь бесконечным одинаковым слепком с маски усопшего. – Замолчите! – Кокун дернул ногой и задохнулся. – Истерику тут! Да кто вы такой? – Я – заместитель командира роты по политчасти! – звонко отчеканил Лапкин. – Я отстраняю вас от роты! Вы у меня партбилет на стол положите! – Кокун перевел дух. – В чем дело, Шевченко? Ротный пожал плечами. – Замполит говорит правду. Люди действительно вымотались. Потери. А вот во второй роте никого не убило… Почему нам никто не помог, когда нас зажали? – Был интенсивный огонь… Сам понимаешь. Хорошо, ладно, хватит уговоров… Всем ждать в строю! – мрачно бросил он и решительно удалился. Через несколько минут послышался его голос: – А ну-ка, сюда, Шевченко! Кокун сидел у радиостанции, при виде ротного деловито проговорил: – Вот, отвечай командиру полка. – Шевченко, – заурчала радиостанция, – ты слышишь меня? – Да, товарищ Первый… – тихо ответил ротный. – Сергей, действительно ли рота небоеспособна? Я тебя спрашиваю, говори честно. – Люди выдохлись, только из боя. Трое «ноль двадцать первых»[5] у нас. – Знаю… Сергей, я спрашиваю тебя как офицер офицера. Пойми, я спрашиваю, потому что у меня нет другого выхода. Рота сможет идти? Шевченко молчал. Несколько мгновений он колебался, представляя измученную массу людей, хриплую, голодную, невыспавшуюся, провонявшую порохом, потом и кровью, – свою родную роту… – Люди выдохлись, – медленно проговорил Шевченко. – Что – мне прилететь уговаривать твою роту? – громыхнул голос командира. – Не надо, – ответил Шевченко. «Запрещенный прием, – остановившись перед строем, с горечью подумал Шевченко. – Они ведь ни за что не откажутся». Кокун хотел было что-то сказать, но Шевченко, даже не глянув в его сторону, громко, с расстановкой произнес: – Командир полка спрашивает, может ли рота идти в бой… Я сказал, что вы все выдохлись, на пределе… Он замолчал. Какое-то время стояла тишина, потом вразнобой, все громче и громче зазвучали голоса: «Сможем… Если надо – пойдем!..» Так же молча Шевченко повернулся, отошел к радиостанции, доложил. Радиостанция удовлетворенно пророкотала: «Спасибо, Шевченко». Он встал и ощутил острый приступ горького веселья и тоски. Рота по-прежнему мучилась в строю. Кокун ходил вдоль шеренги и что-то вещал. Видно было, застоялся за день. – Ну? – громко вопросил он, уперев руку в бок и отставив ногу. – Всем готовиться к выходу. Пойдем в ночь под утро, – сказал Шевченко роте. Никто не проронил ни слова. Кокун ушел спать; предварительно он произнес небольшую речь об интернациональном долге и ответственности. После чего стал безопасен. Комбат пропадал во второй роте. «Мудрый начальник знает, когда его присутствие излишне», – подумал устало Шевченко и распорядился вслух, чтобы рота немедленно начала чистку оружия. Прихрамывая, подошел Эрешев. За ним безмолвной тенью – Атаев. – Товарищ капитан, почему так: майор Кокун нас трусами обозвал! – Не понял… – недоуменно покосился Шевченко. – За то, что в бою мы не были. – Сказали, что вас я оставил? – Он не хотел слушать. Ему прапорщик Стеценко сказал, что мы обманули вас. Я знаю… – Ерунда, не слушайте Кокуна… – Он перед всем строем назвал, – вставил Атаев. – Когда вы по рации говорили. |