Книга Немного страха в холодной воде, страница 33 – Оксана Обухова

— Можно, Герман Аркадьевич? — донесся голос из сеней.

— Заходите, Иван, — посуровевшим голосом, не обещающим воспитанникам приятного свидания, сказал бывший и потенциальный директор.

В дверь комнаты просунулась розовощекая, ушастая голова давешнего бугая с ножом. Собираясь поздороваться, он уже рот раскрыл, но, увидев Надежду Прохоровну, чинно сидящую на диванчике, отпрянул так, что столкнулся спиной с кем-то в полутемном предбаннике. И наверное, ногу там кому-то отдавил, поскольку из сеней раздался придушенный вопль:

— Ой! Ты чё, Ванька, на любимый на мозоль!

— Хватит там возмущаться! — прикрикнул воспитатель. — Заходите.

О том, как вообще и в принципе «академик» Павлов обращается со своими недорослями, Надежда Прохоровна судить не могла, поскольку находилась в их обществе впервые. Может быть, порол «академик» «приматов» для профилактики по четвергам. Может быть, в лобики целовал, укладывая на ночь…

В горнице троица парней предстала перед Павловым сущими ангелами в майках и шортах. Глазки незамутненные честнейше хлопают, ротики «здрасте» дружно лепечут — ну, благородные девицы из пансиона, а не парни, что за старушкой по лесу носились!

Надежда Прохоровна приняла любимую позу: высоко сложила руки под грудью. Выпрямила спину и встретила парней взглядом главного инспектора богоугодных заведений.

Высокорослые бугаи «безмятежно» таращились на бабушку и «академика».

— Где Примаков? — пересчитал парней директор.

— Машину караулит, — не моргнув, отрапортовал «физкультурник» Ваня, бывший, судя по всему, в компании за главного.

— Не выдумывайте, пусть заходит. — И коротко отдал команду: — Максим.

Синеглазый понятливый паренек моментально исчез за дверью, Павлов, собрав на животе пальцы в замок, мрачно разглядывал оставшуюся парочку в линялых, но чистых майках. Молчал.

Парнишки делали вид, что их интересуют пейзажи за окном, и тоже помалкивали. Переминались только.

В комнату, нагибая голову под низковатой притолокой, зашел тот самый парнишка с постирушками. В отличие от своих приятелей, он был одет в мастерски прорезанные на коленках, обмахрившиеся джинсы и пятнистую курточку военного образца поверх футболки с профилем гламурного розового кролика. Курточка явно была с чужого плеча и вольно болталась на худосочном, высоком «артисте».

— Соизволил почтить присутствием? — язвительно приступил к разгону Павлов. — Прошу любить и жаловать — Надежда Прохоровна. — Молодые люди воспитанно мотнули стрижеными головами и были перечислены поименно. — Иван, Максим, Володя, Миша. Наши мушкетеры. Любить их не прошу…

— Подожди, Аркадич, — перебила его баба Надя. Встала с дивана, подошла к Михаилу, стоявшему за спинами приятелей.

Возможно, приемная комиссия театрального училища и даже хорошо знакомый с будущей звездой подмостков «академик» Павлов поверили бы искренней прозрачности светлого мальчишеского взгляда. Открытости и честности лица с пушистыми ресницами…

Но тут — не повезло. Нарвался новоявленный талант на бабу Надю, которую не удавалось провести ни одному сопливому курильщику в подъезде собственного дома, ни одному пьянчуге, намедни стащившему с чердака сушившееся белье.

Надежда Прохоровна осторожно положила руку немного повыше локтя паренька… Давить необходимости не было, под ладонью и так свободно угадывалась толстая повязка.

— Болит? — спросила бабушка сочувственно с толикой ехидства. — Перевязали хорошо? Матрена завсегда по пням палила ровно…

Мишка немного отпрянул, в его глазах отчетливо промелькнули несколько вариантов ответа:

а) о чем вы говорите, какие пни?!

б) болит немножко, бабушка, пожалейте, о сучок поцарапался.

в) (хамский вариант) какое ваше дело?!

Склониться в пользу хамства не позволил воспитатель.

— Примаков, ты ранен?! — Голос бывшего директора сорвался, он поперхнулся, но, даже заходясь в кашле, Павлов стремглав бросился к раненому Матреной воспитаннику.

А баба Надя подумала, что если в лобики шалопаев директор целовал навряд ли, то пару раз в виде поощрения пропеть под гитару колыбельную «Спокойной ночи, малыши» вполне мог. Кутерьма, последовавшая за паническим воплем «академика», прекрасно показала, каким заботливым наставником был Герман Аркадьевич. На диван полетели бинты и мази, коробочки с антибиотиками, шприц, какие-то ампулы, вынутые из тумбочки.

Примаков играл роль терпеливого и скромного героя, живым вернувшегося с передовой.

— Да не надо, Герман Аркадьевич, царапина… Не больно.

Чем заработал подзатыльник и сиплый вопль:

— Балбес! Это я тебе сейчас больно сделаю! Не можешь жить спокойно, неприятности ищешь себе и людям?!

На выручку балбесу пришли три друга.

— Герман Аркадьевич, Герман Аркадьевич, — встревали юношескими басками, — там правда только задело чуть-чуть! Мы рану обработали, антибиотиками Мишку накормили, повязку наложили…

Надежда Прохоровна повидала на своем веку достаточно ранений. Еще совсем маленькой девчонкой бегала к маме в соседнюю школу, что отдали в войну под госпиталь, помогала санитаркам, писала за раненых письма домой, судна выносить не брезговала…

Иногда, если не прогоняли, одним глазком заглядывала в перевязочную…

(Сейчас, видя себя как будто со стороны, вспоминала маленькую девчонку с ранцем за спиной, несущуюся к госпиталю через посадки юных тополей.

Наверное, не красивую. Худую, бледненькую, с носом по форме напоминающим картофелину и заботливо заплетенными мамой тощими косицами, в которые были вплетены заштопанные ленточки.

Прибегая, она садилась на табуретку перед раненым, клала на колени учебник и долго, высовывая кончик языка, выводила округлым детским почерком аккуратные завитушки: «Как вы там поживаете, драгоценная моя Арина Марковна? Не хворают ли детки, жива ли матушка…»

Старалась. По себе знала, как ждут родные эти небольшие письма-треугольники от пап, мужей, отцов и братьев… Сама ждала. Сама надеялась, что, если ранят папку, сядет возле него вот такая девочка и напишет за него письмо. И чаю принесет, газету почитает…)

Рана Мишки Примакова Надежде Прохоровна понравилась. Приличная царапина с ровными, не набухающими кровью краями — сухая.

— Дельно обработали, — похвалила парней, когда, отогнав «академика» с трясущимися руками, умело перебинтовала морщившегося от боли «героя».

Павлов сел в кресло спиной к окну. Оглядел вытянувшуюся в струнку четверку парней, набрал воздуха в легкие и грозно распахнул глаза. Мушкетеры струхнули, Надежда Прохоровна, не скрывая ехидства, уселась на диван, — все сразу поняли, что вводно-лечебная часть окончена, сейчас последует разгон.

— Герман Аркадьевич, — поспешно вставил Иван, — можно, Максим с Володей выйдут? Они ни в чем не виноваты.