Книга Настанет день, страница 167 – Деннис Лихэйн

— Но, губернатор, — не унимался журналист, — мы получили несколько сообщений о том, что именно мэр Питерс пожелал вызвать Гвардию штата уже через час после начала полицейской забастовки, однако вы, сэр, и комиссар Кёртис наложили вето на его решение.

— Эти сведения не соответствуют действительности, — бросил Кулидж.

— Но, господин губернатор…

— Эти сведения не соответствуют действительности, — повторил Кулидж. — Пресс-конференция завершена.

Томас Коглин держал сына за руку. Коннор не издавал ни звука, но слезы катились из-под толстого слоя бинтов, покрывавших его глаза, падали с подбородка на воротник его больничного халата.

Его мать стояла в нескольких шагах и смотрела на улицу из окна Массачусетской больницы. Она мелко дрожала, но глаза у нее оставались сухими.

Джо сидел в кресле по другую сторону кровати. Он не проронил ни слова, с тех пор как вчера вечером они подняли Коннора и поместили его в «скорую».

Томас коснулся щеки Коннора.

— Все в порядке, — прошептал он.

— Как это в порядке? — отозвался Коннор. — Я ослеп.

— Знаю, сынок. Но мы с этим справимся.

Коннор отвернулся, хотел было убрать руку, но Томас держал ее крепко.

— Кон, — произнес Томас, сам слыша беспомощность в своем голосе, — тебя постиг ужасный удар, что и говорить. Но не поддавайся греху отчаяния, сынок. Это худший из всех грехов. Господь поможет тебе пережить испытание. Он просит лишь стойкости.

— Стойкости? — Коннор издал смешок. — Я слепой.

Эллен, стоявшая у окна, перекрестилась.

— Слепой, — шепотом повторил Коннор.

Томас не смог придумать ответа. Может быть, это и есть истинная цена семейной жизни — неспособность избавить от боли тех, кого любишь. Высосать эту боль из их крови, их сердца, их головы. Ты держишь их на руках, кормишь, строишь планы относительно их будущего, а мир всегда готов вонзить в них зубы.

В палату вошел Дэнни. Застыл столбом.

Томас ни о чем не успел подумать, но мгновенно понял — Дэнни прочел в их глазах: они винят его, Дэнни.

Что ж, разумеется. Кого же еще винить?

И даже Джо, который всегда боготворил Дэнни, теперь смотрел на него смущенно и враждебно.

Томас решил говорить просто и прямо.

— Твой брат вчера вечером ослеп. — Он поднял руку Коннора к своим губам и поцеловал ее. — Во время беспорядков.

— Дэн? — позвал Коннор. — Ты?

— Это я, Кон.

— Я слепой, Дэн.

— Знаю.

— Я тебя не виню, Дэн. Не виню.

Дэнни опустил голову, плечи у него задрожали. Джо отвернулся.

— Нет, не виню, — повторил Коннор.

Эллен пересекла комнату, приблизилась к Дэнни, глядя на него в упор, и дала ему пощечину. Он сморщился; Эллен еще раз ударила его по щеке.

— Убирайся, — прошептала она. — Убирайся, ты… большевик. — Она указала на Коннора: — Это сделал ты. Ты. Убирайся прочь.

Дэнни взглянул на Джо, но тот отвел глаза.

Он посмотрел на Томаса. Томас встретился с ним взглядом. Покачал головой и отвернулся.

Вечером того же дня Гвардия штата обстреляла четырех человек на Джамайка-плейн. Один погиб. Десятый полк вычистил игроков в кости из парка Коммон и под прицелом провел их по Тремонт-стрит. Собралась толпа. Были произведены предупредительные выстрелы. Пытаясь вызволить одного из игроков, какой-то мужчина получил огнестрельное ранение в грудь. В этот же вечер он скончался.

В остальных районах города было спокойно.

Следующие два дня Дэнни провел, стягивая подкрепления. Его лично заверили, что профсоюз телефонистов и телеграфистов готов в самое ближайшее время отказаться от выхода на работу. В том же самом его уверили в профсоюзе барменов, в профсоюзном объединении еврейских коммерсантов, в профсоюзе вагоновожатых и профсоюзе машинистов. Впрочем, пожарные не согласились ни встретиться с ним, ни перезвонить ему.

— Я попрощаться пришел, — сказал Лютер.

Нора отступила от двери:

— Заходи, заходи.

Лютер вошел:

— А Дэнни где?

— Он в Роксбери на собрании.

Лютер заметил, что она в пальто:

— Ты тоже туда?

— Туда. Боюсь, там все не очень хорошо обернется.

— Давай провожу.

Нора улыбнулась:

— Было бы очень приятно.

Пока они шли к станции надземной дороги, на них многие пялились: как же, белая женщина вместе с черным мужчиной шагают по Норт-Энду. Лютер подумывал приотстать от нее на шажок, чтобы казалось, будто он ее лакей или еще кто-нибудь в таком роде, но тут он припомнил, зачем возвращается в Талсу, какая тут главная причина, и пошел с ней рядом, высоко подняв голову.

— Значит, возвращаешься, — произнесла Нора.

— Да. Надо мне. По жене скучаю. И ребенка своего хочу увидать.

— Но это опасно.

— Да что нынче не опасно? — заметил Лютер.

Она слегка улыбнулась:

— И то верно.

Когда поезд надземки проезжал эстакаду, снесенную в свое время паточным потопом, Лютер невольно напрягся. Эстакаду давно восстановили и укрепили, и все равно Лютеру каждый раз было тут не по себе.

Ну и годик! Проживи Лютер еще дюжину жизней, доведется ли ему когда-нибудь увидеть такое? Он ведь как раз за безопасностью и приехал в Бостон, но сейчас мысль об этом была смешна: ну да, как же, хороша безопасность — от Эдди Маккенны до первомайских бунтов и полицейской забастовки; похоже, самый что ни на есть небезопасный город из всех, в каких ему в жизни довелось побывать. Американские Афины, как же! Эти чокнутые янки ведут себя так, что Лютеру хотелось переименовать город в Американскую Психушку.

Он заметил, что Нора улыбается ему из своего отделения для белых, и прикоснулся к краю шляпы. Она шутливо ему отсалютовала. Эта девочка просто клад. Если Дэнни не сваляет дурака, он до старости будет дико счастлив. Так с виду не скажешь, чтобы Дэнни хотел это дело профукать, штука просто в том, что он все-таки мужик, а никто лучше Лютера не знает, как мужик способен лезть на рожон, когда то, чего он (якобы) хочет, противоречит тому, что ему (на самом деле) необходимо.

Поезд катил по городу — городу-призраку — среди пепла и стеклянных осколков. На улицах никого, кроме Гвардии штата. Всю ярость двух последних дней загнали в бутылку и заткнули пробкой. Конечно, сделали свое дело пулеметы, Лютер не сомневался. Только, может, в конце концов сказалось и желание позабыть все это? Может, каждый проснулся этим утром пристыженный и усталый? Может, поглядев на эти пулеметы, все в глубине души облегченно вздохнули?