Книга Тростниковые волки, страница 25 – Дмитрий Савочкин

– Меня смущает блеск. Я хочу знать, чем её легировали, есть ли там какие-то особенности, короче, всё, что он сможет сказать.

Отец покрутил жетон вправо-влево и кивнул головой:

– Ладно, попрошу волшебника.

Он закрыл книгу перед собой и ещё раз внимательно посмотрел на жетон.

– Знаешь что…

– Что?

– Не нравится мне это. Это ведь… как он там называется…

– Это солдатский жетон времён Второй мировой войны, папа. Не переживай, тут всё легально и честно. Меня попросили кое-что выяснить, и всё. Раз уж у меня есть опыт…

– Я бы предпочёл, чтобы у тебя не было этого опыта.

Отец сердито посопел, потом успокоился, встал, обнял меня за плечи, и мы пошли на кухню.

Мама уже накрыла на стол, причём похоже было, что они собираются принимать в гости футбольную команду, которая не ела три дня. С большим трудом мне удалось отбиться и убедить их, что у меня сегодня обед со специально приглашённым коллегой, который очень обидится, если я поем без него. Потом ещё пятнадцать минут ушло на объяснение, что это за коллеги могут быть мною специально приглашены и зачем. И ещё пять минут – чтобы объяснить, почему я не пригласил этого коллегу к ним, ведь они бы с удовольствием накормили нас обоих. Я искренне поблагодарил сам себя за то, что сразу повёл разговор о коллеге в мужском роде и мне не пришлось ещё полчаса объяснять, что это у меня за коллега-женщина.

Мы попили чаю с прекрасной маминой выпечкой, и я откланялся.

Верба выполнила оба задания с честью. Пока нам несли заказ, она вкратце описала мне свои телефонные злоключения. По её словам, ей пришлось пробить железобетонную оборону целого батальона медсестёр, прежде чем у неё всё-таки взяли номер мобильного телефона с обещанием передать его доктору Клочко. И уже через пять минут перезвонил доктор. Едва он услышал волшебное словосочетание, тут же предложил встретиться. Она договорилась на завтра, на одиннадцать утра.

– Надеюсь, это не слишком рано? – спросила она лукаво.

Я сказал, что готов встречаться с доктором хоть ночью в бурю на краю земли.

Деньги она Хаиму перевела, в доказательство чего дала мне квитанцию о пополнении счёта. Я похвалил её и без паузы начал готовить Вербу к знакомству с моими друзьями. Мне этот трюк всегда удавался с трудом, потому что практически невозможно объяснить неискушённому человеку, что одетые в рваные свитера небритые недоросли, матерящиеся через слово, на самом деле умнейшие люди с душой кристальной чистоты. Но Верба, похоже, была из искушённых.

– Нечего меня пугать своими друзьями, – сказала она уверенно, – у меня у самой такие друзья, что приснятся ночью – топором не отмахаешься. Я думаю, что ты дружишь с милыми и приятными людьми, и с удовольствием схожу с тобой к ним в гости.

Я успокоился и уже с некоторой иронией наблюдал дома за её предвечерними приготовлениями, не слишком, впрочем, интенсивными: подкрасилась, расчесалась и что-то совершенно неуловимое поменяла в гардеробе. Вот ещё одна вещь, от которой я уже успел отвыкнуть: эта женская одежная неуловимость. Вроде бы одета во всё то же самое – но выглядит как-то… по-другому. И всё тут. Я сказал ей какой-то дежурный комплимент, мы загрузились в такси и поехали.

Уже войдя в подъезд, я услышал обычный громогласный смех и голоса, пытавшиеся его перекричать. Я позвонил, и через несколько секунд Борода открыл мне дверь со словами:

– Правда, да? Клёст, подтверди. – И кивнул в сторону комнаты.

– Конечно, – сказал я и крикнул громче, чтобы в комнате было меня слышно: – Разумеется.

– А о чём речь? – переспросил я Бороду, снизив голос до шёпота.

– О ЧМЯКе, – так же тихо ответил мне Борода. – Я говорю, это был позор, а не футбол.

– А ты не прячься за чужие спины! – кричал из комнаты Кун.

Мы разделись и прошли внутрь.

Квартира, где мы всегда собирались, досталась Бороде по наследству, сам он жил в другом месте. Борода собирался эту квартиру продать, но для этого вроде бы надо было сделать здесь ремонт, а для этого надо было выделить деньги и время, и всё это было лень, в общем, квартира оставалась в своём первозданном виде. Сейчас уже редко увидишь такие советские интерьеры в домах у людей моложе сорока – комната со старыми, отклеивающимися обоями, туалет с крашеными стенами и, главное, чудовищно ностальгическая советская кухня с разваливающимся столом и табуретами, покрытыми уже выцветшей белой краской, эмалированной раковиной, советской газовой плитой и цветными ПХВ-плиточками на полу. Мы прошли в комнату, где вокруг стола, ломящегося от яств – салатов, блюда с окорочками и трёх бутылок текилы, стояли кровать, кресло и три стула.

– А тебя чемпионат чем не устраивает? – спросил Кун, когда мы вошли.

– Это был первый серьёзный удар по футболу, – сказал я, – от которого он так и не оправился.

– Вот-вот, – сказал Борода, входя на кухню вслед за нами, – футбол умер.

Все уже были в сборе. Очевидно, слухи о пятом размере распространялись у нас дома быстрее, чем слухи о поисках мёртвых людей в Одессе.

– Футбол умер в две тысячи четвёртом, – поправил я Бороду и представил всем Вербу, а затем по очереди представил ей сидящих за столом. Все приветливо поздоровались, кроме Высокого, который буркнул что-то нечленораздельное.

– Как дитё? – спросил я его, пока Китюня рассуждала, что наконец-то она перестала быть здесь единственной особой женского пола, не считая настурции; кто-то рассказывал Вербе, что со мной нельзя связываться; Борода рассуждал о смерти футбола, а все присутствующие мужчины стоически боролись со взглядом, который притягивался магнитом пятого размера. – Какает?

Я смутно представлял себе, что такое маленькие дети, но точно знал, что самый важный вопрос – какает ли малыш.

– То какает, то не какает, – тоскливо ответил Высокий.

– А жена как? – спросил я.

– Тоже то какает, то не какает, – ответил он равнодушно и посмотрел на меня.

– Что с ним? – спросил я Бороду.

Борода пожал плечами.

– С женой поссорился?

– Не знаю, спроси его сам.

– Что с тобой? – спросил я Высокого.

– Жизнь – дерьмо, – сказал он, и я понял, что он всё-таки поссорился с женой.

– Вот-вот, – сказал Кун, – давайте лучше выпьем.

Борода критиковал сборную Греции с её чудовищным антифутболом, а Кун прибавил громкости на магнитофоне, чтобы его заглушить.

– Ты не затыкай оппонентам рот, – сказал я, – я вообще перестал смотреть футбол после победы Греции в финале.

– Ну вот что это за снобизм? Вот этот вот, – Кун показал на Бороду, – мне всё время твердит про какие-то «футбольные страны» и «нефутбольные страны». Где он нашёл этот «футбольностраномер», который определяет, в какой стране можно проводить чемпионат мира, а в какой – нельзя?