Онлайн книга «Острова в океане»
– Еще бы ты хвалился, – сказал Дэвид. Потом: – А черт тебя знает, может, и усидел бы. Конечно, усидел бы. Знаешь, Энди, как она ходила под седлом первое время! А потом я стал бояться. Боялся, как бы не напороться на луку. – Папа, а мы поедем на подводную охоту? – спросил Эндрю. – В большую волну не поедем. – А кто будет решать – большая или не большая? – Я буду решать. – Ладно, – сказал Энди. – По-моему, волна очень большая. Папа, а Красотка все еще у тебя на ранчо? – спросил он. – Наверно, – сказал Томас Хадсон. – Я ведь сдал ранчо в аренду. – Сдал в аренду? – Да. В конце прошлого года. – Но нам можно будет туда поехать? – быстро спросил Дэвид. – Ну, конечно. Там же есть большая хижина на берегу реки. – Нигде мне так хорошо не было, как на твоем ранчо, – сказал Энди. – Конечно, не считая здешних мест. – Насколько я помню, тебе больше всего нравилось в Рочестере, – поддел его Дэвид. В Рочестере Энди оставляли с нянькой на летние месяцы, когда остальные мальчики уезжали на Запад. – Правильно. В Рочестере было замечательно. – А помнишь, Дэви, мы вернулись домой той осенью, когда убили трех медведей, и ты стал ему рассказывать про это, и что он тебе ответил? – спросил Томас Хадсон. – Нет, папа, такие давние вещи я плохо помню. – Это было в буфетной, где вы, ребята, ели. Вам подали детский ужин, и ты стал ему рассказывать про медведей, и Анна сказала: «Ой, Дэви, как интересно! А дальше вы что сделали?» И вот этот вредный старикашка – ему было тогда лет пять-шесть – взял и сказал: «Тем, кого такие вещи интересуют, это, может, интересно. Но у нас в Рочестере медведи не водятся». – Слышишь, наездник? – сказал Дэвид. – Хорош ты был тогда? – Ладно, папа, – сказал Эндрю. – Расскажи ему, как он ничего не читал, кроме комиксов. Мы едем по Южной Флориде, а он читает комиксы и ни на что не желает смотреть. Это все после той школы, куда его отдали осенью, когда мы жили в Нью-Йорке и где он набрался всякой фанаберии. – Я все помню, – сказал Дэвид. – Папа может не рассказывать. – С тебя это быстро скатило, – сказал Томас Хадсон. – И хорошо, что скатило. Было бы ужасно, если б я таким остался. – Расскажи им про меня, когда я был маленький, – сказал Том-младший, перевалившись на живот и схватив Дэвида за щиколотку. – Никогда в жизни я не буду таким паинькой, как про меня рассказывают про маленького. – Я помню тебя маленьким, – сказал Томас Хадсон. – Ты был очень странным человечком. – Он был странный, потому что жил в странных местах, – сказал младший мальчик. – Я тоже мог бы сделаться странным, если бы жил и в Париже, и в Испании, и в Австрии. – Он и сейчас странный, – сказал Дэвид. – Экзотический фон ему не требуется, наездник. – Какой такой экзотический фон? – Такой, какого у тебя нет. – Нет, так будет. – Замолчите, и пусть папа говорит, – сказал Том-младший. – Расскажи им, как мы с тобой ходили по Парижу. – Тогда ты не был таким уж странным, – сказал Томас Хадсон. – В младенчестве ты отличался весьма здравым смыслом. В той квартире над лесопилкой мы с мамой часто оставляли тебя одного в люльке из бельевой корзины, и Ф. Кис – наш большой кот – укладывался у тебя в ногах и никого к тебе близко не подпускал. Ты окрестил себя Г`Нинг-Г`Нинг, и мы тебя называли Г`Нинг-Г`Нинг Грозный. – Как это я мог выдумать такое имя? – Наверно, слыхал в трамвае, в автобусе. Звонок кондуктора. – А по-французски я говорил? – Нет, тогда еще плоховато. – А расскажи, что было потом, когда я научился говорить по-французски? – Потом я возил тебя в коляске – в дешевой, очень легкой, складной колясочке – по нашей улице и до «Клозери де Лила», где мы завтракали, и я прочитывал газету, а ты наблюдал за всеми, кто проезжал и проходил по бульвару. Потом после завтрака… – А что было на завтрак? – Бриошь и cafe` au lait [4]. – И мне тоже? – Тебе – капелька кофе в чашке с молоком. – Это я помню. А куда мы оттуда шли? – Я катил тебя через улицу от «Клозери де Лила», мимо фонтана с бронзовыми конями, и с рыбой, и с русалками и по длинным каштановым аллеям, где играли французские ребятишки, а их няньки сидели на скамейках вдоль посыпанных гравием дорожек… – А налево – Эльзасское училище, – сказал Том-младший. – А направо – жилые дома… – Жилые дома и дома со стеклянными крышами, где помещались мастерские художников, а эта улица вдет вниз и налево, и она такая triste[5] от темных каменных стен, потому что эти дома на теневой стороне. – А это осенью, зимой или весной? – спросил Томас Хадсон. – Поздней осенью. – Потом лицо у тебя начинало мерзнуть, щеки и нос краснели, и мы входили в железные ворота в верхней части Люксембургского сада и шли вниз, к озеру, и огибали озеро один раз, а потом поворачивали направо к фонтану Медичи и статуям и выходили из ворот напротив Одеона и переулками к бульвару Сен-Мишель… – Буль-Миш… – И по Буль-Миш мимо Клюни… – А Клюни справа… – Темный, мрачный, и по бульвару Сен-Жермен… – Это была самая интересная улица, и движение там было самое большое. Странно! Почему она казалась такой интересной и опасной? А ближе к улице Ренни, между «Двух макак» и перекрестком у «Липпа», там всегда было совершенно спокойно. Почему это, папа? – Не знаю, дружок. – Хоть бы что-нибудь там у вас случилось, не все же одни названия улиц слушать, – сказал Эндрю. – Надоели мне названия улиц в городе, где я никогда не был. |